Abyssus abyssum (СИ)

Подобное “хорошо среди худа” только расхолаживает, не правда ли? Нет, нельзя принимать слова Агнесс за читую монету. Никак нельзя. “По части того, чтобы использовать других к своей пользе Агнесс нет равных”, - предупреждал ее Мартин.

Мартин… Он делал все, чтобы помочь ей, ее месть стала и его местью. И он же не давал ей привыкнуть к “хорошо среди худа”. Это тоже словечко Мартина, которое Кристабель и сама не заметила, как запомнила. Хорошо среди худа, объяснял Мартин, это когда ты сам себя убеждаешь, что и в настоящем не слишком приятном положении есть свои приятности. Сперва Кристабель не могла понять, как это, но потом вспомнила слова матери, которые та выкрикивала, биясь о узкое жесткое ложе, - “цепи носят в виде браслетов”. Если бы Кристабель было в замке Азуэло труднее, ей было бы легче. Да, досточтимый слушатель, именно так: если бы ее окружили те злобные враги, которых она ожидала, о мести которым она думала - ей было бы легче. Ненавидеть. Думать о мести. Задумывать эту месть.

Но в замке Арнольфини большинство отнеслось к ней если не с теплотой, то с должным уважением. Она читала это в глазах слуг, начальника стражи, в глазах венчавшего ее с Лаццаро Арнольфини старенького капеллана. И Стефано, сын старшего Арнольфини, приветствовал ее вполне благожелательно и обещал почитать, как супругу своего отца. Кристабель не смогла сразу запомнить его лица - был он каким-то почти безликим. Однако Стефано завел с ней почтительный и умный разговор, и к концу свадебного пира Кристабель даже могла поверить в его обещание.

Супруга Стефано, если и не была рада появлению новой свекрови, то, как показалось Кристабель, не выказала и вражды. Бросала исподтишка внимательные взгляды на лицо и платье, но и только.

И даже сам Лаццаро Арнольфини, которого Кристабель считала исчадием ада, сперва показался ей совсем не страшным, когда стоял у алтаря, ожидая ее.

“Самоубийцы отправляются в ад - я бы предпочла ад, чем восемь лет, проведенных с этим человеком”. Это она слышала из уст матери - искусанных, почерневших после истерического припадка, во время которого монахиням приходилось удерживать ее силой, не давая метаться. И Кристабель, вспомнив это, стиснула руку ведшего ее к алтарю Мартина Бланко. На ее стороне сейчас только этот человек. Ей показалось, что он чуть повернул голову в ее сторону, и его рука дрогнула.

- Перед Богом и людьми…

В свои пятьдесят три Лаццаро Арнольфини сохранил почти все зубы, и седые волнистые волосы были почти так же густы, как в молодости.

- Если кто-либо из присутствующих знает причину, по которой этот мужчина и эта женщина не могут вступить в брак - пусть скажет сейчас или молчит вовеки…

“Пресвятая Богородица да сохранит вас, донья Кристабель!” - ее верная Тереза осталась во Вьяне. Когда Кристабель уезжала, матрона крестила ее на прощанье, и по ее покрытым красными прожилочками щекам текли ручьи слез. Нет, богобоязненная донья Тереза ей не нужна. И веселая болтушка Марта ей также не нужна. При ней теперь Анхела, приведенная откуда-то Мартином, сутуловатая немолодая женщина, с большими руками и черными как смоль блестящими волосами. “Она будет вашим ангелом-хранителем”, - сказал Мартин. Тогда она впервые увидела, как он улыбается.

- Объявляю вас мужем и женой…

Свадебный пир был скромным и недолгим. Разве что священник, мэтр де Фурнье да приглашенный в виде исключения Иньиго де Мендоса, разорившийся идальго, на последние деньги арендовавший у Арнольфини маленький виноградник, пытались поддерживать какое-никакое веселье. Недолго за столом сидели, скоро гости разошлись по отведенным им покоям.

- Я помогу вам, госпожа, - проведя Кристабель в спальню, которую она сама вызвалась подготовить, сказала Анхела. В спальне витал аромат каких-то курений - легкий и нежный, навевающий покой и сонливость. Но тон у Анхелы был такой решительный, будто ей предстояло сражение. Она помогла Кристабель раздеться, облачиться в тонкую ночную сорочку сборчатого хлопка. Затем принесла кувшин вина - высокий, тонкогорлый, мавританской работы, - и два хрустальных бокала.

- Любимое вино сеньора Арнольфини, - с нажимом сказала Анхела. И, когда дверь открылась, пропуская новобрачного мужа, повторила почтительно, низко поклонившись: - Сеньор. Повар сказал мне, это ваше любимое вино.

- Из бочки с отметкой? - спросил Арнольфини. На кувшин он, правда, не смотрел - он во все глаза смотрел на сжавшуюся на краю ложа Кристабель.

- Да, сеньор, - тем же журчащим голосом продолжила Анхела. - Прикажете вина, сеньор?

- Наливай и убирайся, - пробормотал Лаццаро. Не глядя, протянул руку и одним глотком опрокинул в себя налитый дополна бокал. Кристабель стало страшно - его жадный взгляд ощупывал ее плечи и руки, и она, сама того не заметив, скрестила руки на груди, пытаясь прикрыться.

- Убирайся! - рявкнул Арнольфини на замешкавшуюся Анхелу. И когда та скрылась за дверью, поспешно стал раздеваться.