Адам

Когда-то давно, у неё и Сан Петровича зашёл разговор о старых временах, который плавно перетёк в разговоры о жизни и…о Боге. Сан Петрович говорил, что ему теперь трудно назвать себя верующим человеком. Говорил, что когда-то верил, но после Великой Скорби… После того, что он навидался, что он перечувствовал, ему уже было трудно верить. Потому что он искренне не понимал, как Всеблагой и Всемилосердный Создатель мог допустить, чтобы люди обезумели настолько. Чтобы сжигали в прах целые города и страны. Чтобы гибли, горели заживо, корчились в муках и умирали миллионы людей…невинные дети…

Нет, говорил он, что-то в этом мире пошло совсем не так, что-то исказилось, разболталось. Всё, во что он верил, оказалось лишь сплошной выдумкой и сказкой, чтобы хоть как-то прикрыться от неприглядной реальности, и того зверья, что до поры, ждало и лишь щерилось истекающими голодной слюной клыками из самых тёмных глубин человеческих душ. Великая Скорбь сорвала покров человечности и цивилизованности с этих зверей, а они, почуяв кровь и смерть, совсем обезумели. И не остановились пока не сожрали сами себя. Это их чудовищный голод породил Последнюю Войну, уничтожившую их же собственных родителей и носителей.

Ворона помнила как менялось лицо, как начинал дрожать голос её сурового и всегда уверенного в себе отчима. Казалось, что, ещё немного, и этот кряжистый, могучий человек, ссутулится под бременем увиденного и перечувствованного, переломится, заплачет, как малое дитя, бессильное что-либо изменить. Потому что, тогда Вороне тоже очень хотелось плакать. Но ни у неё, ни у него слёз больше не осталось. Всё. Высохли. Выжгло их. Тогда, она подходила к отчиму и обнимала, клала голову на могучее плечо, будто хоть как-то желая укрыть, согреть, показать, что он не один. А отчим укрывал своей широкой, грубой ладонью её маленькую девчачью ладошку.

Но, несмотря на это, Вороне всегда казалось, что не может всё закончиться вот так! Прав был Адамка, сковырнувший скорлупу цинизма и озлобленности… Не для этого человек карабкался вверх, к свету знания и процветания, сквозь тернии к вершинам, не для этого создавал произведения искусства, самоотверженно трудился, чтобы потом, вот так, перечеркнуть всё в порыве сумасшествия из-за жажды власти, жажды быть всегда единственно правым, жажды богатства…

И, вот, похоже, что она вполне могла оказаться правой. Точнее, ей хотелось так думать. А уж после встречи с Адамкой, с людьми этого странного и удивительного Поселения, будто бы выпавшего из чудовищно-привычного изуродованного мира, с людьми живущими тут, живущими по принципу взаимопонимания, взаимовыручки, сопереживания, труда на общее благо в едином коллективе, она всё больше укреплялась в своей правоте. Адам был прав тогда…

Единственное, что после случая с людьми Пастыря, в её сердце закрался склизкий, холодный червячок тревоги. Сан Петрович всегда учил её не поддаваться ложным надеждам, чтобы лишний раз не раниться об их осколки. Ворона пыталась отбросить детские иллюзии и подумать, могло ли это утопическое миниатюрное сообщество выстоять посреди выжженных ядерных пустошей, отравленной природы, мутировавших лесов и городов-призраков? В мире, разрушенном до основания? Эдакий райский оазис посреди адских пустынь? Уж самой себе-то врать не стоит, хотя, этого всегда очень хочется. Рано или поздно, этот крохотный, хрупкий островок был бы смыт волнами чудовищ, или других людей, озлобленных бедами и лишениями. И появление людей Пастыря, похоже, было началом конца.

А, в глубине души, продолжал упрямо тлеть уголёк почти угасшей надежды.

И колоколом в ушах отдавались слова Адама:

– Я – Сын Земли. Я здесь, чтобы помочь. Мир не умер…просто, он очень болеет…

Тем временем, пение стихло. Ещё мгновение, и из Храма начали выходить люди. Ворона провожала людей взглядами. Те, кто встречался с ней глазами, улыбались ей, а она улыбалась в ответ.

– Почему не зашла? Раз ты тут…

Ворона оглянулась. Рядом присел Егор Матвеевич. Глаза лучились теплом. На губах под усами, играла лёгкая улыбка.

Ворона пожала плечами:

– Да как-то неудобно было.

– Да чего "неудобно", встала бы в притворе, если не хотела лишний раз к себе внимания привлекать.

– Мне кажется, это было бы лицемерием с моей стороны. Я так не хочу… Возможно, когда-нибудь…

Егор Матвеевич понимающе кивнул.

– Ну, раз так, то и нечего себя неволить… Потом сама разберёшься.

Они помолчали. Ворона не знала, что отвечать. Просто, сама не знала, что она чувствовала.

– Ты, ведь, меня искала? – продолжал Егор Матвеевич. – Что тебя беспокоит? Те люди, что приходили?

Ворона кивнула:

– И они вернутся, – мрачно проговорила она.

– Знаю, – в тон ей ответил начальник Поселения. – И уже принял меры.

– Вы думаете всё, что Вы сделали…этого хватит? – Ворона поняла, что выразилась грубее, чем хотела, и тут же поправилась: – Поймите, Егор Матвеевич, я не сомневаюсь в Вас и Вашем авторитете, просто…мне…

– Страшно? – подсказал мужчина.

Ворона на мгновение замялась, и, затем, честно утвердительно кивнула.