Адам Бид

В то время как он дошел до этого решения, он достиг почти самого конца своего пути, вступив в черту звука молотков, работавших над починкой старого дома. Звук инструментов производит на искусного работника, любящего свою работу, такое же впечатление, какое пробные звуки оркестра производят на скрипача, который имеет свою партию в увертюре: сильные фибры приходят в свое обычное легкое дрожание, и то, что было за минуту перед тем радостью, досадою или честолюбием, начинает изменяться в энергию. Всякая страсть становится силою, когда она имеет выход из узких границ нашей личной участи в труд и ловкость нашей правой руки или в спокойную изобретательную деятельность нашей мысли. Взгляните на Адама в остальную часть дня, когда он стоит на подмостках с двухфутовою линейкой в руке, тихо посвистывая и между тем рассуждая, как преодолеть какое-нибудь затруднение при половой перекладине или при оконнице, или когда он отталкивает одного из более молодых работников в сторону и, становясь на его место, поднимает тяжелый кусок лесу, говоря: «Постой, друг! В твоих костях еще слишком много хряща», или когда он устремляет острые черные глаза на движения работника на другой стороне комнаты и предостерегает его, что он берет неверное расстояние. Взгляните на этого широкоплечего мужчину с голыми мускулистыми руками, густыми, жесткими черными волосами, раскидывающимися беспорядочно, как потоптанная луговая трава, когда он снимает свой бумажный колпак, и с сильным баритоном, по временам разражающимся громким и торжественным псалмовым пением, как бы отыскивая исход для излишней силы, но вдруг удерживая себя, очевидно пораженный мыслью, находящейся в разладе с пением. Может быть, если б вам еще не была известна тайна, вы не догадались бы, что за грустные воспоминания, что за горячая любовь, что за нежные волнующиеся надежды имели свой приют в этом атлетическом теле с обломанными ногтями на пальцах, в этом грубом человеке, не знавшем лучших лирических стихов, кроме тех, которые мог найти в старом и новом издании псалмов, или в каком-нибудь случайном гимне, имевшем самые незначительные познания в истории, – в этом грубом человеке, для которого движение и форма земли, течение солнца и перемены времен года находились в области тайны, только недавно открывшейся при помощи отрывочного знания. Адаму стоило больших беспокойств и большого труда в свободное от работы время, чтоб знать то, что он знал сверх тайн своего ремесла, ознакомиться с механикой и фигурами и с природою материалов, которыми он работал, что, впрочем, было для него легко благодаря его прирожденной наследственной способности овладеть в совершенстве пером и писать четким почерком, складывать без других ошибок, кроме тех, которые, говоря откровенно, скорее должны приписываться несправедливому характеру орфографии, нежели недостатку в складывающем, и, сверх того, научиться музыкальным нотам и своей партии в пении. Кроме всего этого, он прочел Священное Писание, включая и книги апокрифические, «Альманах бедного Ричарда» для простого народа, Телера «Святое житие и смерть», «Путешествие пилигрима» с жизнеописанием Боньяна и «Священную войну», большую часть Словаря Бэля, «Валентину и Орзона» и часть «Истории Вавилона», которую одолжил ему Бартль Масси. Он мог бы получить гораздо больше книг у Бартля Масси, но у него не было времени читать «обыкновенные книжонки», как называла их Лисбет, так как он весьма прилежно сидел над цифрами во всякое свободное время, в которое не занимался сверхурочною плотничною работою.