Адам Бид

Вы, может быть, думаете, что Адам был вовсе не проницателен в своих толкованиях и что умному человеку никаким образом не следовало вести себя так, как он вел себя, – влюбиться в девушку, у которой в действительности не было никаких достоинств, кроме красоты, приписывать ей какие-то воображаемые добродетели, даже быть до того снисходительным, чтоб плениться ею тогда, когда она уже полюбила другого, и ловить ее ласковые взоры, как терпеливая робкая собака ждет, когда господин ее удостоит ее взгляда. Но мы должны рассудить, что в столь сложном механизме, какова природа человеческая, трудно найти правила без исключений. Конечно, мне известно правило, что умные люди влюбляются в самых умных женщин своего знакомства, видят насквозь все очаровательное обольщение кокетливой красоты, никогда не воображают себя любимыми, когда их не любят, перестают любить при первом удобном случае и женятся на женщине, которая подходит к ним во всех отношениях, так что действительно исторгают одобрение всех девиц, живущих по соседству с ними. Но даже и в этом правиле случаются иногда исключения в течение столетий, а мой друг Адам был именно таким исключением. Что касается, однако ж, меня, то я уважаю его за то нисколько не меньше. Я думаю, что глубокая любовь, которую он питал к этой прелестной, кругленькой, походившей на цветочек черноглазой Хетти, действительно вовсе не зная ее внутреннего «я», проистекала из самой силы его природы, а не из неуместной слабости. Скажите, разве это признак слабости, если производит на вас впечатление великолепная музыка, если вы чувствуете, как ее дивная гармония проникает в тончайшие извилины вашей души, в изящные фибры жизни, куда не может достигнуть никакое воспоминание, и связывает все ваше существование, прошедшее и настоящее, в одну невыразимую вибрацию, наполняя вас в одно мгновение всею нежностью, всей любовью, которая была рассеяна в тяжкие годы, сосредоточивая в одно ощущение героического мужества или покорности все тяжело заученные уроки самоотверженной симпатии, сливая вашу настоящую радость с минувшим горем и ваше настоящее горе со всеми минувшими наслаждениями? Если нет, то нельзя также назвать слабостью, если на человека производят впечатление изящные очертания щеки, шеи и рук женщины, мягкая глубина ее умоляющих глаз или очаровательная детская надутость ее губ. Красота милой женщины походит на музыку: можно ли сказать что-нибудь более? Красота имеет выражение, которое выше единственной женской души, облеченной в нее, подобно тому, как слова гения имеют более обширное значение, чем мысль, внушившая их. То, что в глазах женщины производит в нас волнение более, чем любовь женщины, это, по-видимому, могущественная любовь другого мира, которая приблизилась к нам и заговорила за себя там; округленная шея, прелестные ручки с ямочками приводят нас в волнение чем-то более, чем своею прелестью: своею близкою связью с нежностью и спокойствием, какие мы только знали в жизни. Благороднейшая натура еще, скорее всего, видит это безличное выражение в красоте (излишне было бы говорить, что некоторые джентльмены с крашеными и некрашеными бакенбардами не понимают всего этого), а по этой причине самая благородная натура бывает часто более всего ослеплена в отношении к характеру единственной женской души, которую облекает красота. Таким образ ом, я опасаюсь, что трагедия человеческой жизни, вероятно, будет еще продолжительна, вопреки нравственным философам, у которых всегда наготове лучшие рецепты для избежания всяких ошибок подобного рода.

Наш добрый Адам не умел облечь свои чувства к Хетти в громкие фразы; он не мог вырядить в них свою тайну с видом знания; вы слышали, что он прямо называл свою любовь тайною. Он только знал, что вид его возлюбленной и воспоминание о ней производило в нем глубокое волнение, касаясь источни ка всей любви и нежности, всей веры и мужества, которыми он обладал. Мог ли он представить себе, что она ограниченна, себялюбива, жестока? Он создал душу, в которую веровал, из своей собственной, а его душа была велика, нежна и чужда себялюбия.