Адам Бид

Выйдя из Стонитона, она шла несколько первых миль бодро, назначая себе целью дерево, ворота или выдающийся куст на дороге на таком дальнем расстоянии, на каком она могла только различать эти предметы, и чувствовала слабую радость, когда достигала этой цели. Но когда она подошла к четвертому мильному столбу, к первому, который ей удалось заметить среди высокой трава, росшей по сторонам дороги, и прочла, что отошла от Стонитона четыре мили всего, мужество покинуло ее. Она прошла только это небольшое расстояние, а уже чувствовала усталость и почти снова была голодна от свежего утреннего воздуха, потому что хотя Хетти и была приучена к движению и труду в комнате, но не привыкла к продолжительной ходьбе, производящей совершенно другого рода усталость, нежели домашняя деятельность. Когда она смотрела на мильный столб, то почувствовала, что на ее лицо упало несколько капель: начинал идти дождь. То была новая беда, которая до того времени не приходила ей в голову, наполненную грустными мыслями. Совершенно убитая этим неожиданным увеличением ее горя, она села на выступ изгороди и начала истерически рыдать. Начало трудности подобно первому куску горькой пищи, который кажется невыносимым в первое мгновение; если, однако ж, нам нечем больше утолить наш голод, мы решаемся взять еще кусок и находим возможным продолжать. Когда у Хетти миновал порыв слез, она собрала свое слабевшее мужество. Шел дождь, и она должна была стараться достигнуть деревни, где могла бы найти отдых и приют. Утомленная, она пошла вперед, как вдруг услышала за собою гром тяжелых колес: ехала простая телега, еле двигаясь по дороге; извозчик шел лениво подле лошадей, хлопая бичом. Хетти, остановилась, поджидая телегу; если извозчик был человек не очень угрюмой наружности, думала она, то она попросит, чтоб он взял ее с собою. Когда телега поравнялась с нею, извозчик отстал, но впереди огромной повозки она увидела нечто такое, что ободрило ее. В прежнее время своей жизни она и не заметила бы этого, но теперь новая чувствительность, которую пробудило в ней страдание, было виною того, что этот предмет произвел на нее сильное впечатление. То было не что иное, как маленькая белая, с коричневыми пятнами эспаньолка, сидевшая на переднем выступе телеги, с большими робкими глазами и постоянно дрожавшим телом, свойственными, как вам, вероятно, известно, этим крошечным существам. Хетти, вы знаете, не обращала слишком много внимания на животных, но в эту минуту она чувствовала, будто было что-то общее между нею и этим беспомощным робким существом, и, не вполне понимая причину, она уже смелее решилась заговорить с извозчиком, который теперь догнал телегу. То был высокий, румяный человек, с мешком на плечах, заменявшим ему шарф или шинель.

– Не можете ли вы взять меня в телегу, если отправляетесь по дороге в Ашби? – спросила Хетти. – Я заплачу вам.

– Конечно, – сказал высокий молодец с медленною улыбкою, свойственною людям, тяжелым на подъем. – Я могу взять вас очень легко, и не нужно мне ваших денег, если вам все равно лежать немножко сжавшись на тюках с шерстью. Откуда вы? И что вам нужно в Ашби?

– Я иду из Стонитона. Мне далеко идти – в Виндзор.

– В услужение, что ли, или за чем другим?

– Я иду к брату; он солдат и находится там.

– Ну, я еду всего-то до Лейстера, и это-то довольно далеко, но я возьму вас, если вам все равно ехать немножко медленнее. Лошади и не почувствуют вашей тяжести, как не чувствуют тяжести вот этой собачонки, которую я нашел на дороге недели две назад. Она, должно быть, потерялась и вот с тех пор все дрожит. Ну-ка, давайте вашу корзинку да подойдите сзади, я вас подсажу в телегу.