Адам Бид

Его план одобрили вполне на ферме, когда он пришел туда в субботу вечером. Мистрис Пойзер убедительно просила его не возвращаться без Хетти, потому что она гостила уж слишком долго, если взять во внимание все, что нужно было еще приготовить к половине марта; да и одной недели было очень достаточно для того, чтоб отдохнуть и поправиться здоровьем. Что ж касалось Дины, то мистрис Пойзер не очень-то надеялась, что им удастся привезти ее с собой, разве если они убедят ее в том, что народ в Геслопе был вдвое несчастнее людей в Снофильде.

– Впрочем, – сказала мистрис Пойзер в заключение, – вы можете сказать, что у нее осталась всего одна тетка, и так похудела, что стала почти тенью; кроме того, все мы, может быть, после будущего Михайлова дня переселимся за двадцать миль отсюда и умрем с горя среди чужих людей, оставив детей круглыми сиротками.

– Ну, полно, – сказал мастер Пойзер, решительно не имевший вида человека, сокрушаемого горем, – дела вовсе не так дурны, как ты говоришь. У тебя такой славный цвет лица теперь, и с каждым днем ты поправляешься все больше. Но я был бы рад, если б Дина приехала к нам, потому что она помогла бы тебе справляться с детьми. Удивительно, право, как они привязаны к ней.

Таким образом с рассветом дня в воскресенье Адам отправился в путь. Сет проводил его мили две, потому что мысль о Снофильде и о возможности возвращения Дины в эту страну не давала ему покоя, и прогулка с Адамом при холодном утреннем воздухе (оба были одеты в свои лучшие платья) возбуждала в нем воскресное спокойствие. То было последнее февральское утро с нависшим серым небом и легкою изморозью по зеленым сторонам дороги и на темных изгородях. Они слышали журчание полного ручейка, стремившегося с холма, и слабое щебетанье ранних птичек. Они шли молча, хотя им и было приятно оттого, что они были вместе.

– Прощай, брат, – сказал Адам, положив руку на плечо Сета и смотря на него с чувством, когда они намеревались расстаться друг с другом. – Я желал бы, чтоб ты прошел со мной всю дорогу и был так счастлив, как я.

– Я доволен, Адди, да, я доволен, – сказал Сет весело. – Я, верно, останусь старым холостяком и буду заботиться о твоих детях.

Они расстались друг с другом, и Сет медленно пошел домой, мысленно повторяя один из своих любимых гимнов. Он очень любил гимны.

Dark and cheerless is the morn
Unaccompanied by thee:
Joyless is the day's return
Till thy mercy's beams I see:
Till thou inward light impart,
Glad my eves and warm my heart.

Visit, then, this soul of mine,

Pierce the gloom of sin and grief –
Fill me, Radiancy Divine,
Scatter all my unbelief.
More and more thyself display,
Shining to the perfect day[19].

Адам пошел гораздо скорее. Если б кто-нибудь ехал по окбурнской дороге при восходе солнца в это утро, тот непременно с удовольствием посмотрел бы на высокого, широкоплечего человека, шедшего так прямо и такою твердою поступью, как воин, и смотревшего веселыми, проницательными глазами на темно-синие горы, которые мало-помалу показывались на его дороге. Редко в жизни Адама его лицо было в такой степени свободно от всякого облачка заботливости, как в это утро; и это отсутствие всякой заботы, как обыкновенно случается с людьми, обладающими таким пытливым, практическим умом, какой был у Адама, еще более заставляло его замечать окружавшие его предметы и искать в них чего-нибудь такого, что могло бы послужить ему материалом для его любимых планов и замысловатых соображений. Его счастливая любовь, сознание, что он с каждым шагом все более и более приближался к Хетти, которая так скоро будет принадлежать ему, производили на его мысли такое же влияние, какое свежий утренний воздух производил на его чувства: они придавали ему сознание благосостояния, при котором деятельность была наслаждением. По временам его чувства порывались к ней как-то сильнее, и тогда исчезали для него все другие образы, кроме Хетти; вместе с этим он чувствовал чудную благодарность, что все это счастье давалось ему, что наша жизнь на этом свете заключала в себе столько прелести. Наш друг Адам имел набожное сердце, хотя, может быть, и не слишком любил набожные беседы, и его нежность почти была схожа с благоговением, так что трудно было взволновать их отдельно. Но когда чувства его излились таким образом, деловые мысли возвращались с большей силою. В это утро они были направлены на планы, каким образом можно бы улучшить дороги, находившиеся в таком жалком состоянии во всей стране, и на соображение всех выгод, которые могли бы произойти от усилий каждого деревенского джентльмена, если б он вознамерился улучшить пути в своей собственной области.