Адам Бид

Ужас, овладевший ею при этом холоде, этом мраке, этом уединении, вдали от всякого человеческого существования, возрастал с каждою минутою; ей казалось почти, что она уже умерла и знала, что умерла, и страстно желала снова возвратиться к жизни. Но нет, она все еще была жива, еще не совершила своего страшного намерения. В ней происходила странная борьба чувств, борьба несчастья и радости: она чувствовала себя несчастною от того, что не смела стать лицом к лицу с смертью, и радовалась тому, что еще жила, что еще снова может знать свет и теплоту. Она ходила взад и вперед, чтоб согреться, начиная несколько различать окружавшие ее предметы, так как ее глаза мало-помалу привыкали к ночной темноте: более темный очерк изгороди, быстрое движение какого-то живого существа, быть может, полевой мыши, бежавшей по траве. Она уж не чувствовала более, что мрак сковывал ее совершенно; она думала, что может идти назад по полю и перелезть через плетень, а там, на следующем поле, помнилось ей, была лачужка из дикого терна подле овчарни. Если она доберется до лачужки, то в ней ей будет теплее; она может провести в ней ночь, ведь в такой же лачуге спал Алик в Геслопе, когда было время ягниться. Мысль об этой лачуге придала ей энергию новой надежды; она подняла корзинку и пошла через поле, но не сейчас же нашла она настоящую дорогу к плетню. Движение и занятие, вызванное желанием отыскать затвор в изгороди, послужили, однако ж, для нее возбудительным средством и несколько рассеяли ужас мрака и уединения. В смежном поле были овцы; она испугала несколько овец, когда поставила корзинку на землю и перелезла через плетень; шум их движения обрадовал ее, заставив увериться, что она запомнила верно: это было действительно именно то самое поле, где она видела лачугу, потому что это было поле, на котором паслись овцы. Все прямо по дорожке, и она придет к своей цели. Она достигла забора на другой стороне и находила дорогу, дотрагиваясь руками до частокола забора и овчарни. Наконец она уколола руку о терновую стену. Сладостное ощущение! Она нашла приют, она продолжала идти ощупью, дотрагиваясь до колючего терна, к двери и отворила ее настежь. То было вонючее узкое место, но теплое, и на земле лежала солома, Хетти бросилась на солому с чувством избавления. Слезы навернулись у нее на глазах, первые слезы, с тех пор, как она оставила Виндзор, слезы и рыдания истерической радости о том, что она еще была жива, что находилась на родной земле с овцами вблизи ее. Она чувствовала даже наслаждение, сознавая свои собственные члены; она заворотила рукава и целовала руки со страстною любовью к жизни. Вскоре теплота и усталость стали останавливать ее рыдания, и она беспрестанно впадала в дремоту, воображая себя снова на краю пруда, потом пробуждаясь с трепетом и спрашивая себя, где она находилась. Но наконец охватил ее глубокий сон без сновидений; ее голова, защищенная шляпкой, прислонилась, как к подушке, к терновой стене; и бедная душа, гонимая то туда, то сюда между двух равных ужасных чувств, нашла единственное возможное облегчение в бессознательном состоянии.

Увы! это облегчение, кажется, должно окончиться в ту же минуту, как оно началось. Хетти казалось, будто усыпляющие сновидения перешли только в другое сновидение: что она была в лачуге и над нею стояла ее тетка со свечою в руках. Она задрожала под взглядом своей тетки и открыла глаза. Свечи не было, но в лачуге был свет раннего утра, проникавший в отворенную дверь. Она видела над собою лицо, смотревшее на нее, но то было незнакомое ей лицо, принадлежавшее пожилому человеку в блузе.

– Что вы тут делаете, молодая женщина? – грубо спросил человек.

Хетти под влиянием действительного страха и стыда задрожала еще хуже, чем дрожала в своем минутном сновидении под взглядом своей тетки. Она чувствовала, что была уже как нищая: ее нашли спящей в этом месте. Но, несмотря на свой трепет, она так горячо желала объяснить человеку свое присутствие здесь, что нашла слова сразу.

– Я сбилась с дороги, – сказала она. – Я иду… на север… сошла с дороги на поля, и меня застигла ночь. Не укажете ли вы мне дорогу в ближайшую деревню?

Она встала, произнося эти слова, поправила свою шляпку и потом взяла корзинку.

Человек устремил на нее медленный, бычий взгляд и в продолжение нескольких секунд не отвечал ничего. Потом повернулся, пошел к двери лачужки, остановился только тогда, когда дошел до двери, и, вполовину повернувшись к ней плечом, сказал:

– Да, я могу показать вам дорогу в Нортон, если хотите. Но зачем вы сходите с большой дороги в сторону? – прибавил он тоном сурового выговора. – Будьте осторожны, не то, чего доброго, попадете еще в беду.

– Да, – отвечала Хетти, – я не буду более делать это. Я буду оставаться на большой дороге, если вы будете так добры и покажете, как мне попасть на нее.

– Зачем же вы не остаетесь там, где указательные столбы и где можно людей спросить о дороге? – сказал человек еще угрюмее. – Ведь всякий, посмотревши на вас, подумает, что вы просто дикая женщина.