Адам, Ева и Рязань. Записки о русском пространстве

Как кончил говорить, в храм хлынули комары и слепни. Народ на комаров рассердился. Вдруг от входной двери крикнули:

– Гадюка! Гадюка к храму приползла!

Народ повалил смотреть змею. Гадюка всех обрадовала.

– Зверь, а святость знает. День такой. Все свято. Говорят, что в Греции на Божий день гадюки к иконе Божией Матери приползают со всех сторон.

Вот змея, умная, как в Греции. Это малая благодать нашего села.

Гадюку бережно взяли палками, засунули в ведро и понесли в лес.

Я зашел в алтарь и подошел к алтарнику, который держал в руках кувшин с водой. Умылся. Приложил к лицу толстое махровое полотенце, взъерошил им волосы. И наступила прохлада…

* * *

Болящий мой собрат просил утешить народ. Кажется, утешил. Пошли домой веселые, разошлись в мгновение ока. Устали. В алтаре тихо. Густая тишина святого места. На жертвеннике стоит Чаша. На подоконнике в стеклянной колбе мерцает рубиновый кагор. Рядом с Чашей белеют две влажные просфорки. Солнце играет в огромных срубленных березах, расставленных по всему храму. У престола вздыхают пионы.

Над сонным и безлюдным селом разлился густой запах соснового леса. Жара все обездвижила. Исчезли люди. Заснули кошки и собаки. Одни неутомимые оводья и стрижи звенят и носятся в душном золотистом воздухе безмолвного села.

И где эта смерть? Где этот вечный страх будущего? Слава Богу, в голове нет ни одной мысли. Зачем? Ведь сердце само умеет думать. И оно знает: все меняется – к лучшему.

Горизонт

На море нельзя долго смотреть. Вина тому – полоска горизонта. Она абсолютно иррациональна. Море текучее и мягкое. Горы округлые и беспорядочно нагромождены над морем. По горам стоят лохматые сосны. По небу плывут перистые облака. Ни в чем нет правильной геометрии, живое и мертвое – это обузданный хаос. Вольница форм. И только математика, геометрия и философия дают нам жесткие иррациональные линии.

Самые авангардные церкви построены не на современном Западе, самые фантастические формы – у русских церквей классицизма. Куб. На кубе полусфера. На полусфере гайка. На гайке цилиндр. На цилиндре шарик. На шарике Крест. И все это – модель Космоса. Космос правильных форм фантастичен и запределен. Правильные формы мира – это нечто потустороннее.

Современная западная архитектура – это хаос поломанных форм, как зеркало надломленной божественной иерархии. Как взгляд на небо из тюрьмы хаоса, где царит разброд и шатание. Так рыбы видят солнце – в виде зеленой яичницы.

Западная архитектура ломает и соединяет формы в кажущемся абсурде, в то время как настоящий божественный «абсурд» – в иерархической гармонии.

Арифметика сфер – самое простое божественное основание Вселенной, которое мы хоть как-то можем видеть. Божественная алгебра или интегральное исчисление третьего неба нам непонятны в принципе. Геометрия сфер – это основание Престола Бога.

Так и полоса горизонта. Топорщится от ветра синяя чешуя. Месяц встал и падает обратно в волны. Спит чайка на камне у берега. Шумит ветер и треплет головы сосен. В руке мягкий хлеб и груша, каплевидная форма которой – апофеоз текучести. Все – живой джаз. И вдруг – фантастическая линия, до которой нельзя дойти, – горизонт.

Если долго смотреть на него, то такое впечатление, что ангел проколол сердце серебряной иглой. Пришли на сердце внезапный холод и беспричинная тревога.

Ну и ладно. Крутятся над нами аристотелевские хрустальные сферы небес, как вселенские шарниры. Перемалываются галактики, и пропадают в небытии звезды. Что сделаешь? Ничего.

Можно забыть о странной полосе над морем. Не думать о потусторонней арифметике форм храма. Но нет – они манят. С ними неуютно, а без них тоскливо.

* * *

Были на море неделю. Нашли такое место, где справа и слева на несколько километров никого нет. Ты и море. Ты и ветер. Ты и месяц.

Каждый вечер раскладывали костры у самой волны. Лежали на теплой гальке и смотрели, как падают звезды. Одни падали с хвостами в полнеба. Другие вспыхивали и умирали сразу. Мы молчим, и молчит небо. И без этого молчания нам никак нельзя.

То же молчание, когда стоишь в храме перед иконостасом. Идет служба, поет хор, и ему отвечает священник. А душа тиха и внимательна, и ей хорошо в этом молчании. В молчании и тихом веянии ветра лучше слышна речь Бога.

И Бог так устроил мир, что, куда ни глянь, везде косвенное упоминание о Нем. Эти горизонты и звезды прокалывают, как игла, пленку, которой покрыт наш видимый мир, и что-то запредельно правильное и красивое струится в этот прокол. То, без чего нам жить нельзя.

Здравствуй, Рим! Я вернулся

– Куесто бас ва але катакомбы ли Присцилла? – спросил я у водителя римского автобуса.

– Си.

Я сел на переднее сиденье.