Адам Смит в Пекине

Однако то, что для Смита — «неестественный» путь экономического развития, для Маркса — капиталистический путь. Еще важнее то, что Марксу была совершенно чужда озабоченность Смита необходимостью уравновешивать капиталистическую власть действиями правительства и предпочтение развития на основе сельского хозяйства и внутренней торговли. Он считал, что с переходом к современной промышленности и с установлением мирового рынка правительства полностью утрачивают способность уравновешивать власть буржуазии, которая «завоевала себе исключительное политическое господство в современном представительном государстве», практически сводя роль правительства к роли комитета по управлению делами. Что же до азиатских народов и цивилизаций, которые Смиту представлялись примерами «естественного» пути развития и которые, по мысли Маркса, некогда создали рынки, обеспечившие появление европейского капиталистического пути, то они не имели шанса пережить натиск европейской буржуазии: «Буржуазия... деревню сделала зависимой от города, варварские и полуварварские страны она поставила в зависимость от стран цивилизованных, крестьянские народы — от буржуазных народов, Восток — от Запада»[130].

Сосредоточившись исключительно на могуществе класса, Маркс забывает рассказать нам, как богатство буржуазии легко может превращаться в политическое могущество внутри страны и в международном масштабе. В национальном масштабе Маркс, соглашаясь, возможно, со Смитом, считает, что богатство и географическое сосредоточение буржуазии дает ей власть навязывать государству свой особый интерес за счет общего национального интереса. Тем не менее он, очевидно, думал, что со времени публикации «Богатства народов» эта власть выросла так сильно, что все попытки уравновесить ее хоть на какое-то время были подавлены. Возможно, впрочем, Маркс не соглашался с Адамом Смитом и думал, что, по крайней мере в некоторых европейских странах, интерес буржуазии совпадал с национальными интересами в том смысле, что капиталистический путь развития, которым шла буржуазия, стал (если перефразировать Антонио Грамши) «считаться и представляться движущей силой... развития всех “национальных” сил»[131].

О механизмах, посредством которых экономическая власть буржуазии превращается во власть одних народов над другими, Маркс выражается яснее, но недостаточно последовательно. Механизм, упомянутый в «Манифесте» и несколько раз в «Капитале», — это конкурентное преимущество капиталистического производства: «Низкие цены ее товаров — вот та тяжелая артиллерия, с помощью которой [буржуазия! разрушает все китайские стены». Однако в одной из последних глав первого тома «Капитала» Маркс прямо называет Опиумные войны против Китая примером того, что военное насилие остается «повивальной бабкой» капиталистического преобразования общества в мире[132].

Как мы увидим дальше в главе 11, даже после того, как британские канонерки разрушили стену правительственных установлений, окружавшую китайскую рыночную экономику, британские торговцы и промышленники с трудом побеждали в конкурентной борьбе своих китайских соперников почти во всех видах деятельности. В том, что касается Китая, реальная военная сила, а не метафорический обстрел артиллерией дешевых товаров была ключевой в подчинении Востока Западу. Если это так, нам необходимо установить, почему «нации буржуа» получают военное превосходство над «нациями крестьян» — или, точнее, сопряжено ли экономическое развитие по капиталистическому пути с наращиванием военной силы в большей степени, чем развитие по рыночному, некапиталистическому пути, и если да, то как. По этому вопросу Маркс говорит даже меньше, чем Адам Смит. Сосредоточившись исключительно на связях капитализма с индустриализмом, Маркс и вовсе не уделяет внимания тесной связи их обоих с милитаризмом. И даже об экономическом превосходстве капиталистического развития он высказывается далеко не так прямолинейно, как Хуан и Бреннер (см. главу 1).