Адаптированный Гораций

VII Что ни явись позорной страсти плодом, Будь то Ахилл и Агамемнон вкупе, Елена, вожделенная данайцам Иль Зевса неопознанная смена, Сей плод равно -- плод блуда и разврата, Покуда боги управляют миром И им еще до девок дела нету. Давай теперь на божество ссылаться, Минутные оправдывать влеченья. Все страсти вне закона, потому-то Они равны в постыдности счастливой, Влюбленные грешны и непорочны. Не ревность старца водит нас по кругу, Но жизнь души, покинувшая душу, Сама с рабом немым блудя сравняла И пустота меня переполняет. Я дед внучка! Убийственно известье Благое это. Десять лет хотел я Твой плод назвать и так, и по-другому. И счастье, и позор твои ужасны. Скажу тебе, что сука ты, Даная. Пусть сбудется пророчество глухое, Твою любовь к богам я утоляю. Умерь, Кронид, перунов громыханья, Меня минуло и испепелило Былой любви увядшее страданье. Что мне до сроков: разорвутся нити, И смерть в истоке восторжествовала, Летят по небу солнечные диски, Застыл в броске какой-то юный мальчик.        

VIII Скоро мы в гости пойдем, скоро мы купим орехи. Скоро напьемся слегка и, признаваясь в любви, Глянем на облак летящий, такой же кораблик, Скажем тихонько себе, чтобы не слышал никто: Ну и что, что из этих предметов, увы... Медленным взором своим я слежу Опадание листьев, гусиную невскую кожу. Тихо стучит сердечко, колокол тихо звенит. Я поднимаю очешник, снова роняю. Девочка с киской бежит, мальчик ругается матом. Утки и чайки летят, крякая важно " да-да ".        

IX 1 Вообразился я в косом раю.           Скажи мне, ангел, где они                     Те переулочки глухие, кривые, Где булки розовеют, мякоть задохнулась,           Тепло, и голос не звучит?                     Я сам себе приснился? Наяву ли? Уж булки розовеют, мякоть слышит,           Тепло, и голоса не дышат.                     Тепло, и голос не звучит. Так где же переулочки косые, кривые,           Где булки розовеют, мякоть задохнулась                     И голос по-особому молчит? Скажи мне, ангел.      

2 Толкает твердь, толкает воду,           Кровотеченье чудное томится                     И возвращается, чтоб влагу остудить, Чтоб позабыть свою природу. Спаси меня, веселье терпкое, спаси,           Пусть красный привкус виноградин                     От площади немолодого сердца В сырой груди у города сочится:           Суровое мерло глотают губы                     И нам знакомы первые удары Осколка Исаакия в груди... 1997 -- 1998          

Адаптированный Гораций       I У рябины вкус, у забора цвет, Дальше жизнь и улица сходят на нет, Здесь и я поселюсь, давши грусть в обет И на семь ответ; Замерзая, листва шелестит, и летит Монах в переулок, за ним скорей, Там озноб-загрей ледяных кровей, Загрустил дружок, Захлебнувшись, свивается желтый отток Дровяной дали в голубой мешок И клокочет синь за усталым ртом, Вот и все, глотнемКа еще, задохнув выпрямляюща, В улиц ряд ты выходишь, тихо дыша, За тобой, как всегда, ясень с ликом Христа И моя душа Осторожно летит, за тобой, сквозит Чистый шиферный воздух, и грусть не разгрызть Если светлая ночь на распутье стоит И не может уйти.        

II Из русской поэзии Фальшивым голосом пою Приди, красавица, ко мне. Приди в ночи, густой тиши И трам-пам-пам с тобой, мой друг. Шепчу, осипши, ангел мой, Одна из сладостных наяд, Чья красота как взгляд назад, А я халву люблю, мой друг. У рыбы клацает губа, Молю у юности тепла, Молю, русалка, скрась досуг, Молю любви твоей, мой друг.    

III Трудно спорить с водой, западая в Оку С ключевой водицей в груди, в цвету Красных ягод, где глухо вороны орут Словно глаз клюют; Церкви тонут в листве, доносится всплеск, Придержа разгон разлитых небес, Чтобы в синей петле лицевых степей Причастить земле; Там в одной сельпо и в углу кивот, В алтаре за мясницким секатором поп Расчленяет тельца, угощает народ, Свет, и служба идет; С околотка богов и святых слободы На покос гуськом семенят упыри, Матерятся иконы, и черной зари Пьют глотком фонари; В барахолке пространств, запылив леса, Покатилась из рук, зазвеня, коса, И в глазах кузнеца поллитровая пся В черных жилках вся.        

IV Der Tod und das Madchen Минута медлит, кончена страница. Часы стоят и не глаголит слово. Ушли гуляки; замолчи, певица. Поет петух, но это нам не ново. Ленора плачет, проклинает Бога, Летун сигает, молния сверкает, Зашлась природа глухо, у порога По косяку, рыдая, мать сползает. Мертвец несется по пустыне, Ленору сжав, он корчит рожи, А та, любя его и ныне, Гнилую лобызает кожу. Ты получила все чего хотела. И в чистой вере лежа на кровати Кончается единственное тело В узле тугих небытия объятий.