Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча

«Адмиралтейство дало ему полную свободу — тут грех жаловаться. Ревель замерзает в декабре; Кронштадт — и в ноябре. Когда станет лед, ему придется держаться южнее. Замерзает ли Любек? Если так… Не замечая, что делает, Хорнблауэр резко отодвинул стул. Он не мог мыслить продуктивно, сидя за столом, — это было все равно как надолго задержать дыхание. Сравнение было тем более точным, что, вынужденный напрягать мозг в сидячем положении, он испытывал характерные симптомы медленного удушья — давление поднималось, он начинал метаться».

А вот рассказ Форестера о работе над книгой:

«Я с крайним удивлением обнаружил, какую значительную часть сюжета сочинял прежде на ногах. Когда требовалось продумать особенно сложный кусок — например, найти, как лучше выразить чувства Хорнблауэра, или измыслить обстоятельства, которые позволят ему сбежать от полковника Кайяра, — я принимался ходить. <…> Привычка думать на ходу возникла в детстве и укрепилась за более чем двадцать лет творческой жизни. Я так же не мог целенаправленно придумать новый способ думать, как не мог целенаправленно сочинить новый сюжет».

Форестер нашел спасение в простых математических задачках, которые сам сочинял и сам же решал, и в странной, довольно нелепой игре:

«Я не рассказывал о ней ни одной живой душе; это мое первое публичное признание. За обедом передо мной ставили тарелку с супом. Я должен был оценить объем супа, вместимость ложки и рассчитать, за сколько ложек удастся его съесть, — не переставая, разумеется, вести застольную беседу. Ложки приходилось считать, сохраняя хотя бы внешнюю видимость того, что я обычный нормальный человек. Доктор Джонсон на прогулках мог считать, сколько раз коснулся тростью столбиков ограды, и при этом поддерживать разговор; мне удавалось проделать то же самое с ложками супа, даже в такие волнующие мгновения, когда на двадцать четвертой ложке я замечал, что в тарелке осталось супа примерно на три, а я оценил его количество в двадцать восемь. Понятия не имею, как это помогало Хорнблауэру подвести свои бомбардирские кечи к французским береговым батареям, но, по счастью, каким-то образом помогало».

Сочинительство помогало забыть про неподвижность, про скорую ампутацию и смерть. «Пятнадцать лет прошло с тех пор, как я последний раз вдыхал свежий воздух Балтики, однако память, по счастью, сохранилась. Придумывать, а затем выбирать, полагаясь на свое суждение и вкус, — все это так не походило на жалкое доживание в овощном состоянии, что лишь заезженная метафора о переходе из ада в рай способна описать разницу».

И все же, работая над «Коммодором», Форестер боялся, что умрет, не закончив книгу. «Я боялся не столько что мир не увидит шедевра, сколько что шедевр не увидит свет. Оставить книгу незаконченной было бы хуже, чем оставить ее ненаписанной, — все старые споры про Эдвина Друда раздражали меня невероятно. Хорнблауэр к тому времени получил довольно большую известность; можно было предположить, что неоконченный „Коммодор“ вызовет спекуляции на тему, как он мог бы закончиться, а мысль, что кто-нибудь попытается его дописать, приводила меня в панику». Все произошло, в точности как Форестер предполагал, но четвертью века позже и с другой книгой о Хорнблауэре, одиннадцатой.

«Коммодор» вышел в Англии книгой, а в США печатался выпусками в «Сатердей ивнинг пост», и с этим связано одно примечательное обстоятельство. Форестер много писал для этого еженедельника, но чувствовал, что его книга не вполне соответствует изданию: «…как будто я зашел в чужой дом, обставленный непривычной мебелью. А в „Коммодоре“ присутствовала толика супружеской измены. <…> Многие американские газеты отметили этот факт, и бесчисленные читатели тоже. В плотине условностей возникла первая трещинка, и не нашлось мальчика, чтобы заткнуть ее пальцем. Вскоре на страницах „Пост“ свободно обсуждались темы, полтора века бывшие под запретом. Не коммодор стал этому причиной, но он, безусловно, первым изменил жене на страницах „Сатердей ивнинг пост“».

Американские читатели (и издатели) отличались от английских не только строгостью нравов. Английское издание «Коммодора» заканчивалось открытым финалом: Хорнблауэр заболевает тифом, и мы не знаем, выживет он или умрет в заснеженной России, как раз когда война закончилась. Американские издатели сказали, что их читатели такого не поймут, и попросили Форестера написать хеппи-энд. По счастью, это было нетрудно — Форестер как раз задумал следующий хорнблауэровский роман и знал теперь, что герой выживет после тифа.

В этом издании следом за «Коммодором» идет рассказ «Хорнблауэр и его величество», опубликованный в «Кольере» в марте 1941-го, за четыре года до того, как был задуман и написан «Коммодор». Этот рассказ обычно не включают в канон из-за хронологической неувязки: получается, что в 1812 году Хорнблауэр находился одновременно в двух местах, — факт, с которым его поклонникам смириться трудно.