Адмирал Н.С.Мордвинов — первый морской министр

Потемкина уже не было, когда отец мой, в 1792 году, вновь поступил на службу в Херсон; в том же году он был произведен в вице-адмиралы, пожалован орденом св. Александра Невского и назначен главнокомандующим над Черноморским флотом и портом. В Херсоне отец мой, по неблагоприятному климату, два раза подвергся опять сильной горячке, пробыл там около двух лет, и когда правление перевели в Николаев, то и он переехал туда же со всем семейством. На новом своем поприще отец мой с усиленною деятельностью вел все дела, не упускал из вида ничего полезного, энергически занимался всеми предметами для блага того края, ничего не оставлял без внимания. Дела у него шли с удивительным порядком: у него не было даже многосложности в бумагах; он требовал, чтобы просьбы и доклады были кратки и ясны; прошения принимал на одной странице и для приучения к сокращению отдавал обратно, если нужно было повернуть лист. Его доблестные подвиги, душевные качества и добродетели заставляли всех и каждого уважать его. Он исполнял свои обязанности как истинный христианин, отечеству служил с пламенным рвением, всем подчиненным был отец и благотворитель. Слава его возрастала, и вся Россия его ценила. Имя его осталось в памяти у всех черноморских сослуживцев; они с восторгом вспоминали до конца своей жизни благодатное время, когда находились под его начальством. Он обладал такими сведениями в науках, что не было предмета, о котором не мог бы говорить с точным знанием, приводил в удивление всех специальных людей, особенно любил заниматься политическою экономией и наукою земледелия. Не было сочинений, которых бы он не читал и не знал совершенно по этим предметам. Всякие новые сведения, какие он мог получить по сей части, его интересовали. В продолжение главного управления отца моего Черноморским флотом в царствование Екатерины он должен был несколько раз приезжать к ней в Петербург с докладами. Однажды государыня приняла его особенно ласково, что заметили все окружающие ее царедворцы, и удвоили к нему свое внимание, кроме великого князя Павла Петровича, который, казалось, удалялся от него и в обращении с ним заметно был очень холоден. Отец мой не мог постигнуть причины этой перемены. Проезжая из Петербурга обратно через Гатчину, где проживал постоянно в то время великий князь, отец мой остановился и подумал: заехать ли к нему проститься или нет, но рассудил, что следует отдать долг почтения будущему своему государю, — и счел обязанностью явиться к нему. Приехав во дворец, он просил доложить о нем великому князю и получил в ответ, что его высочество дал приказание, когда приедет Мордвинов, принять его без доклада. Когда отец мой вошел к нему в кабинет, великий князь обнял его и сказал: «Друг мой, никогда не суди меня по наружности. Я удалялся от тебя и казался с тобою холоден не без причины: видя, как милостиво ты был принят у государыни, я не хотел помешать тебе в почести при большом Дворе». Известно было, что между двумя дворами существовало некоторое несогласие. Любовь великого князя с детских лет к моему отцу никогда не изменялась, и в продолжение жизни он несколько раз доказал свою дружбу. Будучи еще великим князем, он подарил отцу моему из собственной своей библиотеки Записки Сюлли^{46} (Les Memoires de Sully) с вензелем П. П., под императорской короной, в знак искренности своего чувства, и сказал: «Когда я буду царем, ты будешь при мне моим Сюлли». К сожалению, книги эти пропали у нас в Подмосковной при нашествии французов в 1812 году. Императрица Екатерина также подарила отцу моему полное собрание «Китайских записок»^{47} (Les memoires des Chinois), составленное миссионерами (missionaires francjais), которое доныне сохранилось у нас. В Николаеве отец мой устроился очень хорошо — климат там здоровый — и жизнь его вообще изменилась, сделалась гораздо удобнее во всех отношениях. Его семейство составляло около двадцати человек: кроме семейства нашего и родных наших, тетушки Елизаветы Семеновны с дочерью, тетушки Анны Семеновны с сыном, дядюшки Фомы Александровича Коблея, в ежедневном нашем обществе были приятельница матушки мадам Гаке с дочерьми и баронесса Боде^{48} с детьми; граф Александр Иванович Остерман-Толстой^{49}, граф Гейден^{50} и Гамильтон^{51} — оба моряки; многие из французских эмигрантов, которые поступили на службу в Черноморский флот, также посещали довольно часто; графиня Кастро де ла Сердо, богатая помещица, постоянно проводившая зиму в Николаеве с своими детьми, и многие городские дамы приезжали к нам по вечерам. Тетушка Екатерина Семеновна проживала с мужем в Польше (он все еще находился при Суворове), но несколько раз приезжала к нам, в Николаев, и гостила у нас. У отца моего был всегда открытый стол; кроме всего нашего семейства, многие офицеры, служившие под его начальством, часто приходили обедать без особенного приглашения, так что у нас бывало за столом иногда тридцать и сорок человек. Вечера были полны приятным, оживленным обществом, и так как в Николаеве много было молодых людей, то два раза в неделю были балы, один день у нас, а другой в клубе; были маскарады, кавалькады и вообще проводили время очень весело. Здесь родилась дочь Наталья в 1794 году, июня 10-го дня. Отец мой нежно любил мою матушку и детей своих, разделял с нею все попечения и беспокойства, часто их убаюкивал и укачивал; когда были больны, сам давал лекарство и вообще обращал внимание на самые малейшие предметы в отношении к нам; даже когда обременен был делами, то и тогда дети были особенною его заботою, и в самое время веселья он занимался ими. Я помню, на домашних балах, как отец брал на руки меньшую дочь, Наташу, и с нею танцевал кругом залы несколько раз. В то время балы начинались рано, и дети с нянюшками стояли у дверей и смотрели на танцующих. Я помню тоже, как был дан бал для Суворова; он подходил и ласково шутил с нами; помню, как завешивали у нас зеркала, а в кабинете отца моего была приготовлена для Суворова ванна и ушат со льдом, и тут же стоял Прошка*^{52}. Отец рассказывал, как раз он был озабочен во время турецкой войны. Однажды он принес план Суворову и, разложив на стол, просил решения насчет каких-то распоряжений, но тот, вместо ответа, прыгал около стола и повторял: ку-ку-ри-ку, что он обыкновенно делал, когда не хотел отвечать. Отец, потеряв терпение, должен был уйти со своим планом и решить сам, как действовать без совета Суворова. Я помню другой анекдот, рассказанный отцом. Нужно было послать войско на штурм какого-то города и велено изготовиться к приступу; но оказалось много больных, и Суворов приказал своим манером, «чтобы больных не было!» и чтобы из госпиталей всех послать на штурм, что и исполнили: вывели всех солдат из больниц, в госпитальных шлафорах^{53} и колпаках, посадили на шлюпки и отправили тоже на приступ; кажется, это было ночью. И что же? Суворовский приказ, так сказать, перетряхнул изнуренных воинов; они пободрели, и все кончилось удачно; оставшиеся в живых возвратились без лихорадки. Так оживляло всех одно слово Суворова, умевшего говорить душе русского человека! Из Николаева отец мой ездил несколько раз в Крым, а одно лето мы ездили всем семейством и жили в Бахчисарайском дворце^{54}. Лето мы всегда проживали за городом; один год жили в Богоявленском, в 12-ти верстах от Николаева, остальные годы — в Спасском, прекрасном месте на берегу реки Буга (оба основаны Потемкиным). Туда по воскресеньям приезжали гости из города, гуляли, веселились, и вечер всегда оканчивался танцами. Многие путешествующие останавливались в Николаеве, проживали месяцами в этом счастливом уголке, увлекаясь приятным обществом и жизнью, которую там проводили, и называли его маленьким оазисом в степи, в новом нашем малонаселенном крае. Когда происходил раздел наследственного имения, отцу моему братья его поручили заняться этим делом, что он и исполнил. Отделив из белорусского имения трем сестрам, разделил на три части братьям, предоставив выбор каждому по желанию. Отцу моему досталось Покровское* с деревнями и имением в Белоруссии, в котором заключалась часть и Петра Семеновича. Дядюшки мои были красавцы и достойные молодые люди, но большие щеголи и моты. Петр Семенович, после смерти своей, оставил много долгов, и отец мой, не желая отдать имения в чужие руки, взял его себе и уплатил все его долги. Александр Семенович прожил все свое имение и еще у отца моего забрал в разное время триста тысяч ассигнациями^{55}, которые остались неуплаченными, и умер уже в пожилых летах. Когда Людовик XVIII^{56}, во Франции, вступил на престол, то назначил Александру Семеновичу пенсию в вознаграждение за то, что он, будучи министром в Венеции, содействовал к спасению принцесс, королевских тетушек, когда они приехали из Франции в Венецию, во время Французской революции. По кончине Александра Семеновича пенсия продолжалась и вдове его.