Французский социалист Луи Блан в своих воспоминаниях «История десяти лет» объяснял позицию Тьера по алжирскому вопросу стремлением обеспечить за Францией военно-политический контроль над стратегическими пунктами в Средиземном море: «Поскольку сущностью идей господина Тьера был империализм, то Алжир ему нравился как питомник для солдат <…> Концепции Тьера во всех отношениях не были достойными принципа, который отстаивала Франция во всем мире. У него не возникала идея государственной колонизации — идея, которая казалась невыполнимой в силу своей масштабности. Увеличивать военное присутствие, обеспечить Франции морские пункты базирования вдоль всего африканского побережья, откуда она могла бы контролировать коммуникации, и подчинить себе Средиземное море, свое присутствие в котором следовало защищать во время мира и в случае войны, спустить там с цепи корсаров, если понадобится, — в условиях завоеваний Тьер ничего не замечал помимо этого»[685]
.Французское правительство во главе с А. Тьером в 1836 году не только не имело никакого четкого плана по колонизации Алжира, но и не выработало никаких принципов политики по отношению к местному населению. Единственной идеей Тьера, по меткому замечанию генерала Т.-Р. Бюжо, было «отправить туда только смелых рекрутов и некоторое число банкротов (несостоятельных должников), трактирщиков, хозяев кафе, модисток и торговцев съестными припасами. Но ваши неугомонные ученые (эрудиты), ваши журналисты, завсегдатаи кафе и члены тайных обществ не прибудут ни в армию, ни в Митиджу (алжирская территория. —
В целом по алжирскому вопросу Тьер придерживался политики предыдущего Кабинета министров под председательством герцога В. де Бройля, высказавшегося в пользу продолжения завоевания Алжира. Надо отметить, что все крупные французские газеты однозначно выступали за полное завоевание Алжира[687]
. Либеральные журналисты напоминали о катастрофических последствиях, которые возникли бы в Алжире и во Франции при решении об ограниченной оккупации. Они считали, что завоевание Алжира, «самой красивой колониальной жемчужины» Франции[688], — это вопрос престижа для Июльской монархии, и в данном вопросе не следует обращать внимания на финансовые затраты и бюджетные расходы, связанные с колонизацией Алжира.В колонизации Алжира Тьер видел шанс на обретение Францией величия и становление Франции как великой средиземноморской державы. Поэтому уже после своей отставки, в 40-е годы XIX века, он последовательно выступал за продолжение колонизации Алжира[689]
. Как писал Луи Блан, Тьер был «единственной крупной фигурой, демонстрирующей силу воли в отношении Алжира»[690]. Такая позиция была связана с тем, что повышать престиж своей страны французские политики могли только за счет новых колоний за пределами европейского континента. Тьер отлично понимал, что ни он, ни его коллеги по Кабинету министров Июльской монархии не могли пересмотреть в одностороннем порядке ненавистные всем французам трактаты 1814–1815 годов, принятые на Венском конгрессе и определившие государственные границы в Европе, — против Тюильри единым фронтом выступали все великие державы. В условиях когда «исправить» границы в Европе в пользу Франции было невозможно, политической элите Франции оставалось только обратить пристальное внимание на «ничейные» территории Северной Африки. В этом смысле колонизация Алжира, начатая в 1830 году, дала отличный шанс на обретение величия новому политическому режиму во Франции.К 1836 году, когда Тьер возглавил Кабинет министров и одновременно Министерство иностранных дел, алжирский вопрос уже приобрел международный характер. Не все международные игроки были заинтересованы в усилении Франции в Средиземноморье. Так британское правительство опасалось, что Франция сможет существенно расширить свои владения в Северной Африке и навязать Тунису свой протекторат[691]
. Тому были основания, поскольку по мере колонизации Алжира, аппетиты некоторых крупных французских политиков, все больше возрастали. Например, Тьер после успешной военной экспедиции в Алжир в 1830 году стал мечтать о завоевании Триполи, Туниса и всего североафриканского побережья, о чем он неоднократно заявлял со страниц газеты «Насьональ» накануне Июльской революции 1830 года[692].