Адорно в Неаполе

«Тот, кто переступает порог между годами смерти Бетховена и Шуберта, того охватывает дрожь, подобная ощущениям человека, вышедшего из грохочущего, развороченного, остывающего кратера к нестерпимо ясному, белому свету и замершего перед фигурами из застывшей лавы в беззащитной вышине, перед темными зарослями, чтобы увидеть здесь эти вечно бегущие облака, так близко от горы и вместе с тем так далеко от ее вершины. Из глубин подземелья он поднялся в мир (Landschaft), который окутывает кратер и показывает его бездонные глубины, окружая их оглушительной тишиной своих линий, и теперь принимает на себя тот свет, навстречу которому прежде катилась пылающая порода».

Это немного иная картина, чем та, которую мы обычно видим на открытках. Девственный ландшафт является, по Энценсбергеру, одним из лейтмотивов туризма. А индивидуальный путешественник Адорно желает видеть следы истории, впечатавшиеся в ландшафт. Вулкан подходит для этого наилучшим образом. Рядом с вулканом не поспоришь с тем, что тут происходит что-то потрясающее, это настоящий монумент природно-исторической катастрофы. Это место разрыва прелестного ландшафта. Трудно найти более точную противоположность буржуазной открытке, чем вулкан, который взрывает изображенную на ней природу. Случайно ли, что кратер воплощает идеальную форму пористости? Пусть это и одно отдельное отверстие с его обрамлением, зато какое громадное. Кратер – это инсталляция, ставшая ландшафтом. Далее в эссе речь идет о «круговых хождениях» Шуберта по этому ландшафту: «Эксцентричный характер такого ландшафта, в котором всякая точка равноудалена от центра, открывается путнику, который ходит кругами, не продвигаясь вперед: всякое развитие является своим же отражением, <…> и путник по кругу обходит диссоциированные точки ландшафта, не покидая его».

Получается, что в самом начале эссе мы оказываемся у цели. Но ведь в этом и кроется ключ к загадке, в данном случае – к загадке Шуберта. И тут у нас возникает подозрение, что «духовный ландшафт» Берга из статьи о «Воццеке» может оказаться чем-то большим, нежели просто риторическим образом. И вновь встает вопрос: почему мы постоянно не замечаем путь, ведущий к разгадке? Где же проявляется истина о «Воццеке» Берга, а где истина Шуберта?

Но этот ландшафт весьма и весьма непрост. Постоянно приходится сталкиваться с его клишированными изображениями на открытках. От этих открыток до пористого ландшафта – долгий путь. В эссе о Шуберте мы читаем, что ландшафт на открытке «разбивается» после того, как находит свое инфернальное отражение в попурри. Сначала это звучит совсем неясно, но направление понятно. Судя по всему, мы не можем избежать этого зла – буржуазной почтовой открытки, напротив, мы должны пройти через это. Адорно полагает, что только в результате разрушения открыточного ландшафта мы можем обрести истинный; если что-то растерзано, то оно когда-то было целым. Поэтому будет небесполезно внимательнее взглянуть на свойства этих открыток. Тем более что Адорно применяет к ним тяжелую артиллерию: «В них демонически-извращенно формируется идея безвременной мифической реальности», – читаем мы в эссе. Речь идет об открытках. Может быть, автор немного перегибает палку? Как на открытку попали мифы и демоны?

Наваждение в Позитано

Турист норовит спрятаться в удаленных, неприметных местах, но другие туристы отправляются туда же, так что этому бегству нет конца, оно ведет во все новые и новые места. Когда Савинио приехал на Капри и отправился на гору Монте Соларо, он радостно воскликнул: «Дорога усеяна колючими алоэ, фиговыми кактусами. Здесь, наверху, их широкие мясистые листья не покрыты излияниями дифирамбов от восторженных визитеров. Так далеко туристическая волна не достает»[207]. Беньямин и Зон-Ретель нашли в Неаполе объект, сопротивляющийся туристической индустрии. В двадцатые годы у обитателей Капри было еще одно эскапистское направление – Позитано, расположенный на Амальфитанском побережье.

Капри – идеальное начало маршрута для любых приключений между Неаполитанским заливом и Амальфитанским побережьем. Оба берега, разделенные полуостровом Сорренто, совсем рядом. И в зависимости от настроения можно съездить или в городской хаос Неаполя, или на девственную природу Амальфитанского побережья. В окрестностях Неаполя Ла Каприа увидел вергилиевский ландшафт из светлого туфа. А к востоку от Сорренто, вдоль Амальфитанского побережья, расположена гомеровская часть, ее можно узнать по «отчетливо выраженной геологической и морфологической инаковости»[208]. Здесь господствует уже не туф, а известняк. Ла Каприа пишет: «Горная порода вдруг становится чем-то компактным, железным, а доломитовая скала резко обрывается в море, которое гулко шумит в гротах. В таких местах замечаешь что-то вроде высвобождения теллурических сил»[209].