Адорно в Неаполе

Зон-Ретелю это наваждение было хорошо знакомо. Не только потому, что кроме собственной виллы на Капри он жил в Позитано, в доме своего дяди Карла. Он постоянно сталкивался с наваждением в конце первой главы «Капитала». Глава о фетишистском характере товара стала знаменитой благодаря тому, что она делает возможной идеологическую критику даже на примере самой малой единицы капиталистической системы экономики. По Марксу, принцип взаимозаменяемости всех произведенных товаров приводит к «колдовству и наваждению»[220], к «фантасмагорической форме»[221], в которой выражается человеческий труд, затраченный на создание этих товаров и ставший природным явлением. Созданное человеческими руками выглядит как дар природы: «порождения человеческого разума» кажутся «самостоятельными явлениями, живущими своей жизнью и находящимися в некоторых отношениях друг с другом и с людьми»[222], они приобретают «фантастические формы, отличающиеся от их реального состояния»[223]. Пребывание в Позитано всегда означало для Зон-Ретеля встречу с крайними проявлениями образного мира Маркса, с которым он постоянно сверяется ради научной точности: «Для меня было важно то обстоятельство, что тогда я полтора года занимался тем, что тщательно анализировал каждое предложение первых двух глав Маркса, вытаскивал каждое понятие, раскладывал его на признаки, думал, следует ли понимать его буквально или метафорически. <…> А что означают эти метафоры? Что делает их легитимными?» [224]

Позитано на Амальфитанском побережье

Фон Хатцфельд, Адольф: Позитано (Фрайбург: издательство Pontos Verlag, 1925)

За несколько лет до того, как Сергей Эйзенштейн попытался экранизировать «Капитал» Маркса[225], и задолго до того, как Жак Деррида прочитал «Капитал» с разбором всех его призраков[226], представители критической теории в Позитано отправились за кулисы товарного наваждения. Но стало только хуже. Даже в самом Неаполе, в городе светлого туфа, имеется оплот теллурической силы, в Неаполе Адорно с Кракауэром тоже натолкнулись на гнездо привидений и демонов: это знаменитый аквариум, который построил и сделал всемирно известным Антон Дорн.

В шестидесятые и семидесятые годы XIX века Дорн выступил блестящим менеджером своего проекта, обзавелся влиятельными сторонниками и получил от города Неаполь участок в месте, известном как «Вилла Реале», в парке прямо на берегу моря. Когда выяснилось, что эксплуатационные расходы Зоологической станции превышают доходы от аквариума, он внедрил систему «национальных столов»: правительства стран могли арендовать на станции один из рабочих столов и присылать своих исследователей. Вдали от преподавательской деятельности и прочих обязанностей ученые создали там плодотворную атмосферу, для которой были характерны международный характер и коллегиальность – за этими «столами» молодые исследователи могли общаться на равных с опытными учеными. Эта атмосфера пережила Первую мировую войну; например, за несколько месяцев до приезда Адорно студент Эрнст Юнгер сменил здесь пушки на микроскопы.

Антон Дорн с рыбаками

Зоологическая станция Антона Дорна в Неаполе – исторический архив (La.120.164)

Еще одним из факторов успеха Зоологической станции было то обстоятельство, что Дорн был не только ученым, но и любителем искусства. Еще его отец Альфред, крестник Феликса Мендельсона, не желал мириться с разделением этих двух сфер деятельности человеческого духа. Пространство станции было открыто искусству, Ганс фон Маре написал по заказу Дорна знаменитые фрески. Не в последнюю очередь по этой причине аквариум стал обязательным пунктом программы для приезжих – по крайней мере, из Германии. Посетителей фрескового зала просили оставить визитную карточку[227], и, к счастью, на станции сохранили эти карточки. В книге для посетителей за сентябрь 1925 года имеется карточка Адорно[228], на которой тогда было нечего напечатать, кроме как «Dr. Philos» – правда, современным лаконичным шрифтом. А вот Кракауэр, как и подобает редактору «Frankfurter Zeitung», оставил нарядную карточку с по-буржуазному изысканным шрифтом; у Зон-Ретеля не было никакой карточки, и ему пришлось вписать себя и жену на карточку Кракауэра.