Адорно в Неаполе

Мастерство препаратора Ло Бьянко оказалось особенно полезным для изучения животного мира вне неаполитанской станции. Препарированные организмы стали важной статьей экспорта: «Работа Ло Бьянко принесла неаполитанской Зоологической станции всемирную славу места, где делают лучшие препараты»[241], – пишет Хойс, биограф Дорна[242]. Вполне естественно, что и в двадцатые годы работе столь сильного отделения станции была посвящена специальная выставка препаратов.

Склады костей

В конечном счете, Адорно довелось немало увидеть за время своего путешествия. Но станет ли это чем-то большим, нежели туристическим развлечением? Незадолго до его отъезда все собрались на философскую битву. Кракауэр и Адорно так или иначе везде бывают вместе, а Зон-Ретель присоединился к ним либо еще в Позитано, либо, самое позднее, в аквариуме. Теперь к ним добавился Беньямин, который сам жил тут год назад, когда познакомился с Лацис, а в сентябре 1925 года он снова ненадолго приехал на юг Италии. Мы уже бросали беглый взгляд на них, как они грызли свои кости, противопоставляли кьеркегоровскую внутреннюю сущность неаполитанской пористости, потом к этому добавились призраки Маркса, зловещий Позитано, странные адские рыбы и их препараты; тут нетрудно и запутаться. Ну так что же: скелет мертв или он кажется живым, став призраком? Адорно еще какое-то время будет мысленно разбираться с мертвым, его воодушевила структура пористости и констелляции. Мы уже видели, как вскоре после возвращения он попытался сделать их структурным принципом своего первого действительно аутентичного текста.

Но от призраков так быстро не избавишься. Адорно сумеет на какое-то время отогнать их прочь, но они вернутся, став еще более могущественными. Причем для Адорно они оказываются связанными с его важным стратегическим умозаключением: пористость Неаполя как утопическая концепция – да, прекрасно; но где же прячется враг этой утопии? Ведь должен быть враг, иначе все на свете давно было бы пористым. Воображаемый Неаполь Лацис, Беньямина, Зон-Ретеля и Блоха – проект, альтернативный по отношению к буржуазному миру. И на риторический вопрос: «А что же конкретно является противоположностью пористости?» – Блох дает лаконичный ответ: «буржуазия и ее культура»[243].

И в какой-то момент в воображении Адорно, вдохновленного и запутанного Неаполем, стала зреть навязчивая идея: а не получится ли с помощью образов призрачного мира чудесным образом сконструировать точную модель этого самого противника? И вот вскоре у Адорно уже есть примерное представление о том, как можно провести различие между скелетом и призраком. Скелет – это пористая мертвая вещь, а призрак – его противоположность, потому что он создает обманчивое впечатление жизни. Диагноз своему времени подвергается коррекции: современность – это не просто лобное место, она настаивает на своем праве считать себя живой. Адорно выстраивает из этого концепцию иллюзорной жизни. В своей лекции «Идея естественной истории» он предложил такую интерпретацию: мертвым, то есть лишенным смысла вещам приписывается новое значение, чужая интенция. Адорно воспользовался красивым словом «вкладывание»: «Эта вторая природа выдает себя за осмысленную, но она иллюзорна <…>. Она иллюзорна, потому что мы утратили реальность, но воображаем, будто она осмыслена и мы понимаем ее, а она на самом деле пуста, или потому, что мы вкладываем в эту ставшую чужой [реальность] субъективные интенции в качестве ее значения, как в аллегории».

Таким образом, логичным теоретическим путем удалось найти противника констелляции: это бюргер, который не дает мертвым вещам побыть мертвыми, а пробуждает лобное место к новой, но иллюзорной жизни, который закрывает поры и не дает возникнуть констелляции из мертвых и сломанных вещей. «Как в аллегории», – пишет Адорно, оставляя открытым вопрос об истоках этого явления. Вся его лекция – подробный анализ книги Беньямина о барочной драме; Адорно разнообразными способами показывает, как много он вынес из чтения этой книги – чрезвычайно своевольного чтения. Будущие споры двух мыслителей могут быть в значительной мере связаны с тем, что Адорно всегда подходил к проектам Беньямина с меркой концепции, которую он взял, по собственным представлениям, у Беньямина же, но в ключевой момент переборщил с ее интерпретацией.

Когда в январе 1928 года книга о барочной драме вышла в свет, хоть и с сильным опозданием, Адорно посоветовал прочитать ее своей подруге Гретель – идеальная подготовка к совместному отпуску в Неаполе в том же году. Адорно писал Кракауэру: «Что до Гретель, то с ней по-настоящему хорошо. Она очень продвинулась в своем развитии – о барочной книге Беньямина она высказала совершенно самостоятельные суждения и в правильных категориях»[244]. «Вкладывание», собственная категория Адорно, возникла под влиянием одного воспоминания, или возвращения двух впечатлений, полученных на берегах Неаполитанского залива.

Гретель в 1928 г. на Капри

Архив Теодора В. Адорно, Франкфурт-на-Майне