Адорно в Неаполе

Как нам стоит расценивать такие композиции? Может быть, именно такие собрания, или склады, и являются искомыми констелляциями из мертвого материала? В статье о Шуберте имеется оригинальная интерпретация попурри из мелодий Шуберта. Творчество Шуберта «распылено», а в составе попурри «ячейки» шубертовской музыки снова «складываются». Получается, что попурри – это что-то вроде складирования мертвых вещей, в данном случае музыки, не являющейся более общеизвестной. Это «собрание, составленное вслепую», но, несмотря на это, оно удивительно точно отражает суть творчества Шуберта. Потому что оно и само было пористым, оно было собранием мертвых вещей: ему была присуща «неестественная, скачкообразная, хрупкая жизнь камней, и смерть вошла в нее так глубоко, что она уже не боялась смерти». Может быть, в коллекции препаратов Адорно увидел идеальную констелляцию?

Когда Адорно рассматривал коллекцию препаратов в неаполитанском аквариуме, его взгляд не был нейтральным. Столь резко раскритикованная когда-то статья Беньямина об «Избирательном сродстве» содержит однозначную оценку страсти к коллекционированию. В «Избирательном сродстве» Гёте ради украшения церковного двора передвигают надгробия. Для Беньямина это наибольшее из возможных святотатств, признак бездумной «аллегоризации языка», преступная халатность в отношении традиционной, устоявшейся связи между знаком и означаемым, в данном случае между памятником и человеком, о котором он напоминает. «Невозможно помыслить более окончательный разрыв с прошлым, чем разрыв с могилами предков, которые не только в мифологическом, но и в религиозном смысле создают почву под ногами живущих»[265], – пишет Беньямин. Слова Адорно о мифически безвременной реальности взяты из статьи об «Избирательном сродстве», в которой Беньямин представляет мифологический план базовым содержанием книги Гёте. Попытка освободиться от «происхождения» затягивает еще глубже в мифологию – такой ход мысли возник у Беньямина еще в 1923 году по поводу персонажей романа Гёте: «Ничуть не открывая никаких новых горизонтов, она [свобода] делает нас слепыми, когда реальное совпадает с тем, чего мы опасались»[266]. Над вполне просвещенным, как нам кажется, миром главных героев нависает тень зловещей, непонятной опасности, подобной той, от которой Беньямина пробрал мороз по коже в запретной зоне в Позитано.

В статье об «Избирательном сродстве» мы наблюдаем последовательность разных воплощений мифа, к которым приводит слепое стремление к свободе. Среди прочего тут представлена и символика смерти, проявляющаяся в жилищах, которые становятся все меньше и меньше, пока в конце концов не превращаются в гробы. В романе происходит дискуссия о переносе надгробий, и в ее ходе один архитектор приносит коробку, в которой он собрал разные могильные принадлежности. Это вещи, оставшиеся от мертвых, но ради композиции эти вещи пришлось еще раз «убить», их вырвали из первоначального контекста, а могилы пришлось разрушить ради коллекции. И вот теперь, красиво разложенные в коробке, части собрания приобрели даже что-то эстетическое, на них смотрят, как пишет Гёте, «с удовольствием, как на коробки торговца модной одеждой»[267].

Многочисленные коробки из «Избирательного сродства» являют нам пример богатой традиции коллекций естественнонаучных редкостей. В течение долгого времени собирание кабинета из всевозможных вещей было аристократической привилегией[268]. Потом это превратилось в попытки научных институций с помощью классификации и собирания прототипов внести порядок в мир, утративший связность, то есть, по Адорно, создать заново вторую, осмысленную природу. Филипп Блом утверждает, что собирание – это «философский проект», «попытка добиться смысла от мира с его непостижимым разнообразием, навязать ему этот смысл, или, еще лучше, заново открыть в хаосе скрытое единство[269]. Таким образом, маленькие призраки препаратов включены в большой призрак собирания препаратов.

Вскоре мы увидим, какую пугающую жизнь способны вести «препарированные трупы» в произведениях Адорно, например в «Minima Moralia». В эссе о Шуберте моральная оценка еще качается между не совсем демонизируемыми попурри и обманчиво безвременным, мифологичным миром почтовых открыток. Видовые открытки Адорно втискивает в свое эссе сначала в качестве открыток в жанре бидермайера, в том числе в качестве идеологического аккомпанемента к превращению Шуберта в китч. Получается, что более поздние ландшафтные открытки отражают именно то, что подвергалось критике в «складах» попурри, а именно – то, что они одновременно выдают разные музыкальные мотивы, что в них нет истории в ее развитии. Они выдают себя за «вторую жизнь», являясь при этом лишь «суррогатом». Эта новая жизнь – не более чем искусственное создание. Трезвый и печальный взгляд меланхолика видит не прекрасный ландшафт, а развороченный, в котором разрыли могилы и затем заново озеленили территорию.