Адрес командировки - тюрьма

Волк переворачивался со спины на бок, потом на живот, на другой бок… Сон не приходил. Даже сквозь плотно сжатые веки и заткнутые пальцами уши просачивалась липкая, вонючая, противоестественная реальность тюрьмы. Она проникала в мозг, просачивалась в душу, пропитывала плоть и свинцово наполняла кости. Волк пытался противиться, но ничего не получалось: тюрьма медленно, но верно лепила из него какое-то другое существо. Надо было за что-то зацепиться, однако вокруг не было ничего светлого и хорошего.

Зашелестели страницы памяти, но и там мелькали прыжки, атаки, выстрелы, взрывы и смерть.

Но между безжалостным огнем автоматических пулеметов "дождь" и жестоким избиением сержанта Чувака вдруг мелькнуло сдобное женское тело — Волк остановил кадр. Короткая стрижка густых черных волос, зеленые глаза, точеный носик и четко очерченный рот, длинная шея, чуть отвисающая грудь, мягкий живот с глубоким пупком, развитые бедра, густые волосы на лобке, тяжелые ляжки и изящные икры… Будто солнце залило затхлый вонючий мирок, тюрьма перестала мять душу и тело, владевшее напряжение отчаяния стало постепенно ослабевать. Когда он вырвется отсюда и вернется в нормальную жизнь, Софья должна быть рядом с ним. Хотя как может прапорщик забрать жену у генерала, он совершенно не представлял.

— Чо вертишься, как мыло под жопой? — отчетливо услышал он тонкий, нечеловеческий голос. — Кемарить надо! Мы ведь тебе тут санаторий устроили: ни вшей, ни клопов, — дрыхни и радуйся! Шухер начнется — разбудим!

Это говорил кот с левого плеча. Татуировки не могут разговаривать. И избавить от кровососущих паразитов тоже не могут. Значит, у него едет крыша. Но ведь вши и клопы ему действительно не досаждают!

— А чего ты с клопами-то делаешь? — тихо спросил Волк.

— Что?! — вскинулся Морда, сунув руку под мятую ватную подушку, где таился осколок стекла.

— Не ори, побудишь корешей! — раздраженно сказал кот. — Мы им, падлам, облавы ментовские устраиваем. Я когтями ловлю и щелкаю, как семечки… А орел выклевывает из всех щелей. Да и чертяка дает просраться!

— Слышь, Расписной, ты чего базарил? — не успокаивался Морда.

— Спать хочу. Моя очередь…

— А… Ну давай.

Кот замолчал. Волк попытался заснуть. Чтобы вырваться из липкого вонючего кошмара камеры, нужен был какой-то приятный расслабляющий образ, символ нормального, человеческого мира. Он напрягся, и в памяти появилась раскачивающаяся под столом изящная женская ступня, всплыл терпкий запах пыли и обувной кожи… Волк погрузился в спокойный, без кошмаров, освежающий сон.

Глава 3 БОЛЬШАЯ ПОЛИТИКА

Яркое солнце отражалось в окнах двухэтажного дома на восемь спален, расположенного в престижном пригороде в двадцати милях от Вашингтона. Свежий ветерок шевелил изумрудную траву газона, подметал и без того безупречно чистые дорожки, морщил голубую гладь пятидесятифутового бассейна, раздувал угли в круглом титановом барбекю и пузырем надувал легкую белую рубаху, которую Майкл Сокольски узлом завязал на животе — на русский манер. В русском стиле был и этот прием — не в ресторане или баре, как принято у американцев, а у себя дома, причем сам Майкл называл его не привычным словом party, а экзотическим и непереводимым gosti.

Гостей было трое: подтянутый моложавый сенатор Спайс, тучный краснолицый Генри Коллинз из группы советников Белого дома и Роберт Дилон — быстрый и верткий владелец крупного издательства. Спайс выглядел наиболее официально — в легком белом костюме и кремовой, с песочными пуговицами шведке. Коллинз надел просторные хлопчатобумажные штаны и свободную шелковую блузу, на Дилоне были джинсы и пестрая гавайская рубаха, расстегнутая до пояса и открывающая крепкий, обильно заросший волосами торс.

На самом деле Дилон работал в русском отделе ЦРУ, и присутствующие были прекрасно осведомлены об этом, поскольку все они специализировались на России. А главным экспертом по столь специфической и сложной стране являлся, безусловно, сам Майкл Сокольски, проработавший в посольстве в Москве около пятнадцати лет.

— О'кей, угли уже хороши, и я сказал Джиму, чтобы он ставил стейки, оживленно сообщил хозяин, возвращаясь к сервированному на четверых столу и смешивая себе аперитив — темный "баккарди" с лимонным соком.

— Кстати, как называются эти русские стейки на стальных шпажках? — спросил Спайс, потягивая через соломинку джин с тоником.

— Шашлык, — улыбнулся Майкл. — А шпажки — шампурами. Мне доводилось видеть такие, на которые можно нанизать сразу двух человек. Конечно, не столь могучих, как Генри.

— Ты хочешь сказать — не таких толстых, — пробурчал Коллинз. Из-за высокого давления он пил только яблочный сок.

— Большаков тоже толстый, но мой шеф к нему расположился с первого взгляда.

Толстяк, о котором зашла речь, был советским послом, а своим шефом Генри Коллинз называл президента США. Это было приглашение к разговору, ради которого они и собрались.

Майкл попробовал свой коктейль и удовлетворенно кивнул.

— Он расположился к новой Политике Москвы и лично к Грибачеву. Тот действительно внушает симпатию.