Адрес командировки - тюрьма

Спайс добавил себе еще джина.

— После тех, кто был раньше, у него действительно человеческое лицо, задумчиво сказал он. — Но этого еще недостаточно, чтобы бросаться друг другу в объятия. Во всяком случае, отмена эмбарго на торговлю с русскими явно преждевременна.

— Это все понимают. Тем не менее мы готовимся к встрече на высшем уровне, — сказал Коллинз. — А если она произойдет, потепление отношений неизбежно.

Казалось, что Дилона эти разговоры не интересуют. Он сосредоточенно солил и перчил томатный сок, потом по стенке стакана стал вливать в него водку. Сокольски заинтересованно следил за этим процессом. Разговор заглох.

— Это правда, что русские добавляют сюда сырое яйцо? — спросил Дилон, подняв стакан к глазам и рассматривая, как граница между водкой и соком приобретает все более четкие очертания.

Сокольски кивнул:

— Не все яйцо — только желток. Но далеко не всегда. Я бы даже сказал крайне редко. В основном обходятся без него.

— Тогда можно считать, что я все сделал правильно, — чуть заметно улыбнулся Дилон. — Терпеть не могу сырых яиц!

Он залпом выпил "Кровавую Мэри" и промокнул губы салфеткой.

— И если завтра я скажу, что обожаю сырые яйца, — мне никто не поверит. Так не бывает. И не бывает, чтобы страна, которая десятилетиями считалась империей зла, в один момент превратилась в оазис добра, справедливости и соблюдения прав человека. Поэтому и конгресс, и президент, и общественность должны знать, как на самом деле обстоят там дела. А самый компетентный и заслуживающий доверия свидетель — наш друг Майкл!

Перегнувшись через стол, Дилон похлопал Сокольски по плечу.

— Это не какой-то журналистишка или экзальтированный турист! Майкл полтора десятка лет работал атташе в нашем посольстве, он специалист по национально-освободительным движениям, хорошо знает диссидентов, а сейчас формирует нашу политику по отношению к России в Госдепе! Его правдивая книга, которую с удовольствием выпустит мое издательство, откроет многим глаза на истинное положение дел…

— Я берусь положить эту книгу на стол шефу и подарить ее наиболее влиятельным политикам, вхожим в Белый дом, — сказал Коллинз.

— А я прорекламирую ее на Капитолийском холме, — подхватил идею Спайс.

— Отлично! — кивнул Дилон и облизнулся, будто все еще смаковал вкус коктейля. — Телевизионные передачи, несколько пресс-конференций, статья-другая во влиятельных газетах… Наглядная правда способна перевесить доброе выражение лица Грибачева!

— Мой шеф очень внимателен к общественному мнению, — вставил Коллинз.

— Самое главное — безупречные факты. Один пример с борцами за немецкую автономию чего стоит! Правда, Майкл?

Сокольски, чуть помешкав, кивнул.

— Ваш близкий знакомый, можно сказать, друг, как там его?..

— Фогель. Иоганн Фогель.

— Он добивался восстановления немецкой области, а оказался за решеткой! На пятнадцать лет. У них меньше дают за убийство! Не правда ли, Майкл?

— Правда.

Сокольски утратил первоначальный энтузиазм, и это бросилось всем в глаза.

— Не будьте столь чувствительны, Майкл! — успокоил его Спайс. — Вы ведь не виноваты в таком печальном исходе!

В воздухе повеяло ароматом поджариваемого на углях мяса.

— Пойду погляжу, как там Джим справляется с делом. — Сокольски поднялся из-за стола. — Без контроля он может пересушить стейки.

* * *

Завтрак начинался как всегда: баландер по счету ставил на откинутый подоконник "кормушки" миски с разваренными макаронами, дежурный шнырь принимал их и передавал в подставленные руки сокамерников, повторяя счет:

— …пятнадцать, шестнадцать, семнадцать… Не лезь, перекинешь! Семнадцать… Тьфу… Восемнадцать, девятнадцать…

Внезапно звяканье алюминия и счет прервались, в жадно распахнутый рот камеры просунулась голова в несвежем белом колпаке с многозначительно вытаращенными глазами.

— Сейчас для смотрящего! — Голова тут же исчезла.

Смотрящий никогда не ест общую жратву, но никто не стал переспрашивать и задавать вопросов, просто следующую миску шнырь немедленно отнес на первый стол.

За ним теперь сидели всего пять человек: Калик, Катала, Зубач, Морда и Расписной. Они держались настороженно и почти не разговаривали друг с другом. Когда перед Каликом поставили миску с макаронами, он сразу же отлепил от донышка клочок бумаги и осмотрелся. По правилам, полученную малевку смотрящий не должен читать один. Чтобы не мог утаить сведения про самого себя. Сейчас в записке речь, скорей всего, шла о Расписном, но соблюдать формальности все равно было необходимо.

— Катала, Зубач, Морда, идите сюда!

Сердце у Волка заколотилось, несмотря на жару, по спине прошел холодок.

На глазах у свидетелей Калик развернул записку и принялся читать:

— "Про Расписного слыхали, в "белом лебеде" был в авторитете. Лично никто не знает. Надо присмотреться, проверить, спросить по другим домам…"

Калик закашлялся.

— Это не все, там еще есть, — сказал Морда и потянулся к смятой мокрой бумажке.

Смотрящий презрительно скривился и отвел руку:

— Не гони волну! Ты что, самый грамотный тут? Я и без тебя все вижу!

Прокашлявшись, он как ни в чем не бывало продолжил чтение: