Адриано Челентано. Неисправимый романтик и бунтарь

Настоящий дом – это тот, которого, ты чувствуешь, тебе не хватает, когда ты уходишь или уезжаешь. Представьте, если кто-нибудь, к примеру, работает на сборочном конвейере и ему надоело, он думает: «Ладно, сейчас я тут, должен продолжать делать эту работу, которая мне не нравится, которая мне ничего не дает. Но, в конце концов, вечером, когда я приду домой…». А если в то время как он думает об этом, его мозг отмечает, что у него нет тогодома, а только коробка на кладбище, ему от этого не становится легче.

Сегодня в Милане я чувствую себя одиноко. В целом, говоря о городах, теперь я там чувствую себя одиноко, не только в Милане. Душа Милана, утраченная, настоящая, была душой девятнадцатого века. Восемьсот сорок шестого – восемьсот семьдесят пятого годов. Я родился сто лет спустя, но, когда родился, еще оставался этот дух, даже если уже начиналось его уничтожение. Прежде чем я это заметил, однако, прошло некоторое время. И точно так же, как мне не кажется домом мой дом здесь, в городе, мне не кажется домом и дом за его пределами, и я настолько одержим мыслью о том, что в моем понимании дома больше нет, что никак его не закончу, тот дом, загородный, который строю уже пятнадцать лет.

О Prisencolinensinainciusol

Музыки я слушаю мало. Когда удается, однако, слушаю ее с удовольствием. Но я слушаю ее мимоходом. Когда я в машине, есть кассета, я ее слушаю. Или же слышу песню по радио, или по телевизору. Или иду и слышу. Но я не имею определенных музыкальных предпочтений. Скажем, я замкнут в своем творчестве. А творчество других не знаю. Потому что у меня нет времени. А не потому, что я не хочу слушать. Однако все обстоит так, как если бы я слушал музыку постоянно. То есть я думаю, что я всегда осведомлен о том, что происходит вокруг, то есть я чувствую эти флюиды, и если мне нужно написать песню, сделать аранжировку, сочинить что-нибудь, мне достаточно послушать один диск, чтобы знать сегодняшнюю ситуацию. Чтобы не отстать.

За двадцать пять лет, только в Италии, моих дисков было продано пятьдесят пять миллионов. За границей я имел успех во Франции, Германии, России. Я этому не удивляюсь, и даже не удивился бы успеху и в других странах, – не знаю, в Китае или в Японии. Если кто-то имеет успех, значит, он делает то, что нравится людям. И тогда почему это должно нравиться только в Италии, где нас пятьдесят пять миллионов, а не во Франции, например? Возможно ли, что наши пятьдесят пять миллионов все кретины? Или все гении? По моему мнению, публика едина, одинакова во всем мире. Как только собираются трое, вот, по-моему, эти трое и представляют публику всего мира. Если кто-то добивается успеха в одном месте, должен обрести его повсюду. Но иногда, если продвижения в других странах нет, то это из-за некомпетентности тех двух-трех глупцов, управляющих за рубежом тем успехом, который держат в руках. Или они не умеют рекламировать продукцию, или не умеют приспособиться, или не верят, или повторяют эту глупость, огромную, как гора: «Да нет, здесь это не пойдет». Если дело пошло «там», оно должно пойти везде. Даже здесь.

Англия и Америка – рынки, которыми я не интересуюсь. Но есть один диск, «Prisencolinensinainciusol», который занял десятое место в Англии и семидесятое в Америке, безо всяких моих усилий. Вот. Это тот диск, где я вроде бы не говорю ни о чем. Там нет слов, то есть они есть, но они, на первый взгляд, не значат ничего. Так как мне всегда нравится меняться, удивлять, был период, когда мне захотелось сделать что-нибудь, ничего не означающее. Но «Prisencolinensinainciusol», уверены ли мы, что он ничего не означает? Может, он немного отражает сегодняшнюю ситуацию в мире, где так тяжело общаться?

Перевод с итальянского Ирины Файт

Единственный сын, который не умел петь Интервью Джудитты Джувы, матери Адриано

– Мне достаточно было того, чтобы он не стал разгильдяем, чтобы у него была хорошая профессия, хорошая жена и дети и чтобы он жил обычной спокойной жизнью. Но посмотрите теперь, какой сын у меня получился! Король. Все ему радуются, мальчишки на улице его останавливают и называют по имени: «Адриано, Адриано», когда он открывает рот, все начинают смеяться, а когда он поет, то вокруг начинается сумасшествие. А я-то думала, что из всех моих детей он был единственным, кто не умел петь и не имел ни малейшего представления о том, как нужно петь, он, Адриано! В нашем доме все пели. Я, мои дочери, мой старший сын. Даже сидя за швейной машинкой, я укладывала себе на колени книжечку с неаполитанскими песнями и разучивала их наизусть. Адриано же почти не пел, по крайней мере, маленьким. А когда он начал, наконец, петь своим причудливым голосом, вытанцовывая свои чудные па, я готова была хвататься за голову и рвать на себе волосы. Казалось, что у меня растет форменный поганец и разгильдяй.