Адвокат Беса

Президент Мандельный обещал, что в новой прекрасной России даже тюрьмы будут прекрасными, и выполнил слово. Витриной тюремной реформы стал московский СИЗО-1, где содержали самых одиозных прислужников старого режима, в том числе главнейшего из них, вице-секретаря Хомяченко.

Начальника изолятора пригласили из-за границы. Раньше он директорствовал в тюрьме Скиен, где содержится массовый убийца Брейвик, поэтому бывшую Матросскую Тишину теперь называли Норвежской Тишиной. Ходили слухи, что арестованные воры в законе и коррупционеры платят огромные взятки за то, чтобы попасть в это образцово-показательное заведение — Россия, хоть и прекрасная, все равно осталась Россией.

Меня провели чистеньким коридором в крыло максимальной секьюрити, которая означала лишь, что всюду понатыканы видеокамеры. Перед дверью с табличкой (на ней имя «В. С. Хомяченко») дежурный надзиратель остановился, нажал кнопку интерфона.

Я удивился, потому что послышался звук гитары, приятный баритон задушевно пел: «Эта земля была нашей, пока мы не увязли в борьбе, она умрет, если будет ничьей — пора вернуть эту землю себе».

— У вас разрешено держать в камере музыкальные инструменты? — спросил я.

— Разрешено всё, что не запрещено, — объяснил дежурный и громко сказал в микрофон: — Господин Хомяченко, к вам посетитель.

Музыка оборвалась.

— Испортил песню, дурак, — довольно громко проворчал тот же баритон. — Кто там еще?

— Писатель Тургенчиков.

— Ну наконец-то! Можете войти.

— А что, без разрешения заключенного входить нельзя? — тихо спросил я.

— Только по ордеру прокурора, — грустно (как мне показалось) ответствовал надзиратель.

Внутри камера напоминала номер трехзвездной гостиницы, разве что с решеткой на окне, но не депрессивно-клетчатой, а в виде солнца с лучиками. В комнате никого не было.

— Располагайтесь, Борис Григорьевич, я только сниму юкату, — раздалось из-за двери санузла.

Больше всего меня поразил компьютер на письменном столе. По монитору скакали строчки какого-то чата.

— Ему можно пользоваться интернетом?!

— Контролируемым. Специальная программа отслеживает активность и блокирует всякий обмен недозволенной информацией. Подследственные подписывают обязательство соблюдать установленные правила.

Вошел подтянутый, какой-то очень компактный мужчинка, которого я много раз видел по телевизору, но всегда в галстуке, а сейчас он был в рубашке-поло, и лицо оказалось не гладенькое, как на экране, а в мелких морщинках.

— Здравствуйте, дорогой Борис Григорьевич! Руку не подаю, чтобы не доставлять морального дискомфорта — жать иль не жать, — весело сказал мне самый ненавидимый человек Российской Федерации. — А вы, молодой человек, идите. У нас с классиком конфиденциальный разговор.

Долго задерживаться здесь я не собирался.

— Я, собственно, пришел только потому что… — начал я, но он перебил:

— …Потому что к вам с ножом к горлу пристала лучезарная Вита Фениксовна. Что, собственно, от нее единственно и требовалось. Вы же, разумеется, предпочли бы выступить на моем процессе не в качестве общественного защитника, а в качестве общественного обвинителя, потому что я олицетворяю собою всё, что вы ненавидите.

— Примерно так, — согласился я, довольный, что можно не произносить заранее приготовленную речь.

Хомяченко сел к компьютеру, проворно зацокал по клавишам.

— Вы мягко говоря не одиноки в своей антипатии к моей персоне. Я вот вчера замутил интернет-опрос «Что нам делать с Бесом?». Варианты для голосовалки я предложил такие: «1. Пожизненно посадить. 2. Ради такого случая временно снять мораторий на смертную казнь. 3. Просто пустить Беса погулять по улице». Сгноить меня в тюрьме желают только 4 процента. 42 хотели бы моей казни, а 54 — встретить на улице и разорвать на части. — Он повернулся ко мне. — Вы предпочтете поучаствовать в публичной расправе надо мной или, будучи интеллигентом, тихо отойти в сторонку? А потом всю жизнь помнить, что жертва взывала к вам о помощи, кричала: «Борис Григорьевич, убивают, спасите!».

— Никакой расправы не будет. Вас ждет справедливый, независимый суд. Не такой, как при вашей власти.

— Вы уверены? Наши суды, конечно, были так себе, но по крайней мере они не изображали белоснежность. Всем было ясно, что судья — чиновник, выполняющий приказ. Ваш суд в тысячу раз гнуснее, потому что он с благородной ужимкой, с имитацией непредвзятости. А вся махина так называемой свободной прессы, так называемого свободного интернета, так называемого общественного мнения настроена раздавить одного человека — меня. И я не смогу себя защитить, потому что все меня ненавидят. Что бы я ни сказал, в ответ полетят только плевки.

— А как судили ваших врагов вы? — не выдержал я. — Вспомните судилища над тем же Мандельным?

— Вы хотите, чтобы ваш суд был таким же? Чем же вы тогда лучше нас? — улыбнулся Бес, довольный, что подловил меня. — Только тем, что у вас контролируемый интернет в тюрьме?

— Найдите себе какого-нибудь другого защитника, — сказал на это я, потому что возразить было нечего. — А меня увольте.