Аэроплан для победителя

Они проскакали через лесок и вынырнули на опушке, первым делом уставились на небо – и увидели, что аэроплан снижается.

– Туда! – крикнул Лабрюйер, прикинув, по какой дуге движется «фарман». – Мы можем перехватить его за Эссенхофом!

– Бей по крыльям! – отвечал Енисеев. – Слушай, слушай! Мотор!

– Он же высоко, мы можем не слышать мотора.

– Черт его разберет…

Аяксы поскакали наперерез аэроплану.

– Ну, Господи благослови! – Енисеев выпалил по темной фигурке на пилотском сиденье, промазал, выпалил еще раз.

– У тебя недолет! – крикнул Лабрюйер и достал свой пистолет.

Его выстрел оказался удачнее.

«Фарман» резко пошел на снижение.

– Они погибли… – прошептал Лабрюйер.

– Нет, их опять несет к лесу! Они сядут на деревья! Вперед, брат Аякс!

Они поскакали мимо Эссенхофа, не упуская «фарман» из виду.

Аэроплан снизился до высоты не более шести метров и тут сел-таки на ельник, продавил его собой и неторопливо опустился на песчаный склон.

Лабрюйер, забеспокоившись, отчего больше не стреляют, огляделся и увидел силуэты двух всадников на пригорке. Один держал в поднятой руке ружье.

– Енисеев!

Тот, держа под прицелом аэроплан, обернулся – и вдруг расхохотался.

– Добился-таки своего, злодей, добился!

– Кто? Кто добился? Кто – злодей?

Всадник с поднятым над головой ружьем рысью направился к Енисееву и Лабрюйеру. Лабрюйер на всякий случай взял его на мушку. Не доезжая метров двадцати, всадник крикнул по-французски:

– Et maintenant, messieurs, vousn`avezpasdebesoindemoi! 

– Merci, mon ami! – ответил Енисеев.

И всадник поскакал прочь – к своему товарищу.

– Что это значило? – спросил изумленный Лабрюйер.

– Ты не знаешь французского? Значило: а сейчас, господа, я вам больше не нужен! Я поблагодарил его… Ах, черт! Нужно было поздравить с приобретением!

– С каким еще приобретением?

– Он переманил-таки Альду! Перекупил! Вон она, с ним, видишь? Ловкий, дьявол! Куда нам против французов…

Всадники разом заставили коней сделать безупречные вольты и ускакали.

– Ничего не понимаю. Так кто это был? – спросил сильно озадаченный Лабрюйер.

– Насколько я знаю, виконт де Вальмон, – не оборачиваясь, сказал Енисеев. – Не отвлекайся. Держи сволочей на мушке. Я попробую вытащить хоть кого-то из-под обломков.

– Какой Вальмон? Этот господин больше всего похож на фон Эрлиха.

– Если заговорил по-французски, значит – де Вальмон. А вообще имен у него побольше, наверно, чем у Альды. Я видел его на ипподроме, он видел меня. Ты еще не понял, что он сделал?

– Нет.

– Он выстрелил в мотор. Из револьвера он бы не смог, а хорошая винтовка, которая бьет на полтора километра, не подвела. Вот ведь откуда помощь прилетела… С другой стороны, пусть скажет нам спасибо – если бы мы не загнали Тюльпана с Кентавром в ловушку, Альда не была бы такой сговорчивой. А теперь он вывезет ее в безопасное место – и станет она двойным агентом. Будет работать на Францию. Но упаси тебя боже приставать к нему с благодарностями! Он в лучшем случае назовет тебя сумасшедшим. Держи и дай фонарик.

Отдав свой револьвер, Енисеев подошел к «фарману» совсем близко. Луч велосипедного фонарика прогулялся по сломанным крыльям, по свисающим с них белым лохмотьям.

Енисеев левой рукой приподнял верхнее крыло «фармана», правой нацелил луч в обломки.

– Таубе? – спросил он. – Вы как там? Не подохли? Ну, господин Тюльпан, выползайте.

– Я ранен.

– Это замечательно. Выползайте, говорю вам. Дитрихс! Кентавр! Приглашение и к тебе относится, сукин ты сын! Живо, живо!

Из обломков «фармана» выстрелили, и тут же выстрелом ответил Лабрюйер. Дитрихс вскрикнул.

– Неженка, – сказал ему Енисеев. – Ну что, твердо решили сидеть там до утра? Брат Аякс, покарауль-ка ты этих красавцев, а я доскачу до станции. Там есть телефонный аппарат. Сейчас, пожалуй, можно и в полицию телефонировать. Угон аэроплана – это почище угона автомобиля. Жди, я скоро.

И, не дав Лабрюйеру и слова молвить, он ускакал.

– Сударь, может быть, мы договоримся? – подал голос Таубе. – Я попал в эту историю по недоразумению. Меня принудили. Я адвокат из Ревеля. Я ничего не пожалею, лишь бы спасти свою репутацию.

– А что может угрожать репутации человека, которому восемьдесят шесть лет и он уже лежит на смертном одре? – поинтересовался Лабрюйер.

– Называйте свою цену, – ответил Таубе. – И поскорее. Мы оба вооружены. Если в течение десяти минут мы не договоримся, прощайтесь с господином Калепом.

– Начните вы, и поторгуемся, – предложил Лабрюйер.

– Нет, начните вы.

– Сто тысяч! – выпалил Лабрюйер.

– Рублей?

– Да.

– Вы хоть представляете себе, что это за деньги?

– Не представляю. Но думаю, что смогу за них купить доходный дом, ну хоть на улице Альберта.

– Хорошо, пусть будет сто тысяч, – согласился Таубе. – Теперь подумаем, как все устроить, чтобы и мы выбрались из этой передряги, и вы не остались обиженным.

– А сколько у вас при себе? – наугад спросил Лабрюйер.

Ему нужна была пауза, чтобы прислушаться.

В аэроплане что-то хрустнуло. И план Кентавра с Тюльпаном стал ему окончательно ясен. Один ведет переговоры, торгуется, а второй, хоть и раненый, выползает и стреляет простофиле в спину…

– При себе у нас немного…