Аэроплан для победителя

– Понять бы, куда они посадили авиаторов, – прошептал Енисеев.

– Понять бы, где «катафалк», – шепотом ответил Лабрюйер. – Могут они вывезти авиаторов на «катафалке»?

– Загнанная в угол кошка становится опаснее льва. Так что могут… Надеюсь, что третьего автомобиля про запас у них нет…

Вдруг Аяксы разом остановились.

– Что за черт? – спросил Енисеев. – Зачем они ворота отворяют?

И точно – скрип был такой, что ни с чем иным не спутаешь.

«Фарманы» стояли в большом высоком сарае и в сооружении, которое Калеп нарочно спроектировал для этой цели. Он даже запатентовал свое здание, пригодное для содержания десятка аэропланов, под названием «ангар».

Из сарая вышел низкорослый человек с электрическим фонариком. Он освещал утоптанную дорожку к летному полю. Затем в воротах показался и сам «фарман». Разглядеть лица тех, кто его катил, было пока невозможно. А фонарик держал Водолеев.

– Но это же безумие… – прошептал Енисеев.

Тут в свете фонаря появилось и пропало лицо Таубе.

– Что они затеяли? – почти беззвучно спросил Лабрюйер.

– Похоже, они потеряли свой «форд». Какого черта ты натравил на них полицию?

– А что я еще мог сделать?

– Если их задержали с «фордом» на привокзальной площади, то, выходит, Дитрихс привез Таубе на мотоциклете… И у них теперь остался один шанс вывезти хоть кого-то из авиаторов…

– Какой?

– А ты еще не догадался?

Глава тридцать третья

Лабрюйер догадался, но сам себе не верил – это же невозможно. Он знал, что и Зверева, и Слюсаренко берут пассажиров – двух человек «фарман» поднимет и унесет. Но для того чтобы пилотировать «фарман», да еще ночью, нужно быть Лидией Зверевой или Владимиром Слюсаренко.

– Черт бы их побрал… Из трех аэропланов они взяли именно тот, с которым ставили удачные опыты. Видишь – короткокрылый…

– Я в них ничего не смыслю.

– Зато я уже смыслю.

– Но как они заставят авиаторов лететь?

– И заставлять не надо. Таубе поднимался со Зверевой пассажиром, она учила его летать.

– Ты думаешь, аэроплан за ночь долетит до германской границы?

– Даже если до Либавы – и то уже гадко… Потому что в Либаве наверняка сидят люди господина Ронге, а мы не знаем, кто именно. В общем, надо действовать.

Лабрюйер понимал – конюхи на ипподроме куплены с потрохами. Они и выкатили «фарман». Вылезать из мрака опасно. Значит, нужно выждать, пока появятся Таубе, Дитрихс и Альда, и стрелять по ним безо всякой жалости.

И тут случилась следующая вспышка взаимопонимания. Лабрюйер и Енисеев одновременно достали револьверы.

Но ничего не вышло.

Дитрихс и Таубе вытащили на себе из домика графини одурманенного Калепа, при этом они оказались спиной к Енисееву и Лабрюйеру, а инженер – между ними, и стрелять было опасно. Они очень быстро поволокли его к «фарману», к ним навстречу поспешили два парня и окончательно их загородили.

– Их надо взять живыми, – вдруг прошептал Енисеев.

– И его нужно получить живым, – ответил Лабрюйер.

– Ползать умеешь? По-пластунски?

– Как?

– Как казаки-пластуны. Нет? Эх… Я подползу как можно ближе. Черт… погиб мой пиджак…

Пиджак был темно-коричневый, рубашка под ним – белоснежная, очень хорошо заметная на фоне утоптанной земли даже во мраке.

– Проклятый Таубе. Вот для чего он учился летать… – пробормотал Лабрюйер. – Отчего эти дамы так наивны?

– По моему свисту открывай по ним пальбу – по всем сразу. Бей по ногам. А я отниму у них Калепа.

– Его бы не задеть. Постарайся втащить его за ту будку, там всего шагов двадцать.

– Ну, Господи благослови, – Енисеев перекрестился, беззвучно рухнул наземь и ловко пополз, не отрывая длинного тела, бедер и колен от земли, извиваясь, как неведомая науке рептилия.

– С Богом, – шепнул ему вслед Лабрюйер и тихонько пошел влево, выбирая удачное место для стрельбы. Наконец он встал в правильную стойку, чуть наклонившись вперед, держа револьвер двумя руками. Таубе загораживал собой Калепа, самого его загораживал Водолеев, справа от Таубе стоял Дитрихс, возился с какой-то веревочной путаницей. Потом он полез на крыло «фармана». Лабрюйер понял – будет устраивать пассажирское место. Водолеев светил ему, Таубе и кто-то из конюхов, поддерживая Калепа, стояли в темноте.

Лабрюйер, ожидая сигнала, сгорал от нетерпения. Он чувствовал, что ждал этой минуты и этого боя не то чтобы всю жизнь, но последние семь лет – точно.

Все произошло так стремительно, что, кажется, уложилось в одну-единственную секунду. Пронзительный свист Енисеева, два выстрела Лабрюйера, крики, падение Калепа, которого повалил Таубе. И сразу луч фонарика уперся в Лабрюйера.

Разумеется, Дитрихс и Таубе были вооружены. Главное для них было – увидеть противника. Лабрюйер выстрелил еще раз наудачу и бросился наутек, прыгая из стороны в сторону. Луч фонарика гнался за ним, из шести выстрелов не настиг ни один.

Наконец Лабрюйер, отбежав довольно далеко, заскочил за штабель досок возле трибуны. Теперь он был спасен – он мог, прячась за скамейками, забраться повыше и расстрелять противника сверху. Тем более что и Енисеев открыл пальбу, из чего Лабрюйер понял: ему удалось спрятать Калепа за угол сарая, и он способен атаковать.