Аэроплан для победителя

– И богатый человек должен быть разумен. Когда Сальтерн и покойница устраивали дома приемы, они брали прислугу из ресторана и там же угощение заказывали. Можно устроить так, что получится недорого. Механик для автомобиля получал небольшой ежемесячный оклад денежного содержания, большую уборку весной и осенью делали женщины из соседнего дома, которым фрау Сальтерн доверяла. Если швыряться деньгами, очень быстро перестанешь быть богатым, – нравоучительно сказал Горнфельд. – Все эти люди опрошены. У Хаберманн в Риге почти не было знакомых, она иногда ходила в кондитерскую со вдовой Вейнбранд, которая держит бакалейную лавочку. Еще она была прихожанкой старой Гертрудинской церкви. Опрошено восемнадцать человек, никто не знает, куда бы Хаберманн могла исчезнуть. Селецкая дала показания: она не знакома с Хаберманн, но со слов Сальтерна знает, что эта особа имеет некоторое влияние на фрау Сальтерн и даже на самого хозяина.

– А Сальтерн что говорит?

– Сальтерн клянется, что сам ничего не понимает. Если бы не булавка, а хотя бы кухонный нож, то он был бы у меня главным подозреваемым. Теория может быть такой – Хаберманн знала о каком-то рижском недоброжелателе своей хозяйки. Опасаясь, что она заговорит, ее похитили или даже убили. Пренебрегать таким фактом, как исчезновение прислуги, нельзя. Предположить, что ее где-то спрятал сам Сальтерн, чтобы спасти ее жизнь, можно…

– Ну так допросите как следует Сальтерна!

– За ним установлено скрытое наблюдение. Вот все, что я могу вам сказать, господа. Следствие продолжается.

Это означало: мне нужно дальше работать, и я хотел бы надеяться, что вы не поторопитесь с привлечением к делу знатных и высокопоставленных особ.

Маркус с немалым трудом увел Кокшарова из кабинета.

Селецкая содержалась в недавно построенной Центральной губернской тюрьме на Малой Матвеевской, за кладбищем. Было это на краю Московского форштадта. Кокшаров с Маркусом взяли извозчика и поехали сперва в Гостиный двор – собирать передачу. Луиза Карловна уже ездила в тюрьму и привезла артистке все необходимое, но Кокшаров хотел показать, что он Валентиночку в беде не бросает.

Ни Кокшаров, ни Маркус в тюрьме отродясь не сиживали и нужды страдальцев представляли себе теоретически. Но у них хватило ума купить Валентине чай – удалось найти знаменитый «Русский чай Дядюшкина», получивший золотую медаль на Парижской выставке, – сахар, баночку меда, баранки, кусок швейцарского сыра. Отчего-то Кокшарову втемяшилось в голову купить чулки, но Маркус его угомонил, сказав, что дамскими мелочами пусть лучше заведует его супруга. Тогда Кокшаров купил шерстяной павловопосадский платок, темно-вишневый, с турецкими огурцами.

Свидание с Селецкой вышло совсем коротким – артистка попросту расплакалась, и надзирательница ее увела, не столько из строгости, сколько из милосердия.

– Не поехать ли к Сальтерну? – спросил Кокшаров.

– Незачем! – чуть ли не заорал Маркус. – Ну, подумай, чем Сальтерн-то может помочь? И, между прочим, если Валентиночка не виновата – то, скорее всего, виноват он сам.

– Чертов бюргер… Но булавка?.. И он же здоровенный детина! Отчего он не уволок тело ну хоть в дюны?..

– Высматривай извозчика, а то на поезд опоздаем.

Расписание поездов Маркус, как многие рижане, странствующие меж городом и штрандом, держал в записной книжке.

Уже в вагоне Кокшаров принялся рассуждать о положении Селецкой и сделал вывод: в поисках пропавшей то ли няньки, то ли горничной полиция может напасть на след истинного убийцы, который вовсе даже не Сальтерн, а кто-то еще – может статься, житель штранда, со злым умыслом подбросивший тело в беседку.

– Вся надежда на это, – в двадцатый раз повторил Маркус. – Майоренхоф, нам выходить.

На дачах царили тишина и относительный покой – дамы чистили перышки перед грядущими концертами и спектаклями; Славский, Лиодоров и Водолеев ушли в баню; Енисеев учил Алешу Николева петь «Серенаду» Шуберта по-немецки.

Лабрюйер и Стрельский играли на веранде в шахматы, причем Стрельский явно выигрывал, а Лабрюйерова голова была занята чем-то другим. Увидев Кокшарова с Маркусом, все засуетились, поспешили к ним с единственный вопросом: ну как?..

– Есть надежда, господа, есть надежда! – отвечал Маркус. – Никто мою супругу не видел?

– Она на дамской даче.

Кокшаров наскоро сообщил о визите в полицию и о пропавшей прислуге. Маркус ушел искать жену, Николев, которому немецкая серенада малость надоела, увязался за ним – в надежде проникнуть в комнату невесты. Он подозревал, что не всеми правами жениха пользуется, ему хотелось целоваться за жасминовым кустом или поздно вечером в дюнах.

От новости, рассказанной Кокшаровым и Маркусом, Лабрюйер помрачнел. Партию он сдал, сделав совершенно нелепый ход, к большому восторгу Стрельского.

– Этому ходу вообще нет оправдания, – заметил старик. – Никаким количеством водки его не объяснить.

– Я сегодня не в шахматном настроении. Господин Кокшаров, я имею вам сообщить нечто важное, – сказал Лабрюйер. – Наедине. С глазу на глаз. Так что попросите этих господ выйти ненадолго.