Аэроплан для победителя

– Экие у нас тайны мадридского двора, – высокомерно заметил Енисеев.

– Если вы, молодой человек, опять влипли в неприятности, то сию тайну мы завтра из газет узнаем, – добавил обиженный недоверием Стрельский. – И даже увидим фотографии.

И они вышли с подозрительно независимым видом.

– Ну, что вы еще натворили? – спросил недовольный Кокшаров.

– Я воспользовался своими старыми связями и поговорил с Минной Хаберманн.

– Хаберманн?.. Постойте! Где, как? Вы что, нашли ее?!

– Ну… можно сказать и так… – Лабрюйер отвел взгляд, но ненадолго.

– Где и как вы ее нашли? – строго спросил Кокшаров. – Нужно же немедленно сообщить полиции!

– Нет, вот как раз полиции ничего сообщать не надо, – твердо ответил Лабрюйер. – Потому что я тогда не поручусь за жизнь старушки. Сперва мы должны сами разобраться в этом деле. Но я затем хотел говорить с вами наедине, что нужно дать Хаберманше убежище. Она потому лишь еще жива, что после смерти хозяйки не выходила из дома.

– Как вы это себе представляете?

Кокшаров был не на шутку сердит – ему только склоки с местной полицией недоставало.

– А что тут представлять? Вы же видите, какая тут, на штранде, архитектурная мода – витражики дешевые из цветных стеклышек и башенки. Если у дачи нет веранды с витражами и этой дурацкой башни на одном углу, так это уже не дача, а недоразумение. Уважающий себя столичный дачник такую халупу не снимет. Так вот, в доме, который мы занимаем, вот в этом самом доме, тоже есть башенка, в которую можно попасть из гостиной на первом этаже – той, где спим мы со Славским. Пространство в башне такое, что разве стол и два стула поместятся. Но, скажем, барышня Оленина могла бы там соорудить себе ложе – с ее крошечным росточком.

– Вы к тому клоните, что хотите поселить в башне Хаберманшу? – изумился Кокшаров.

– Да уж поселил.

– Что?!

– Там же, над башней, купол есть, а между куполом и первым этажом – что-то вроде чердака. Если приставить лестницу к крыше, то даже дама легко вскарабкается – лазят же они на чердаки с корзинами мокрого белья, и ничего, управляются.

– Какие, к черту, корзины?! – взревел Кокшаров. – Вы хотите сказать, что вон там сидит сейчас эта старуха?!

Он ткнул пальцем вверх и наискосок.

– Да, господин Кокшаров, именно она там сидит. Я добыл для нее одеяла, дал ей кувшин с водой и корзинку с продовольствием. У нее с собой молитвенник…

– Вы с ума сошли!

– Нет.

Уж что-что, а говорить «нет» Лабрюйер умел. И это чувствовалось.

– Немедленно снимите старуху с чердака и отправьте в полицию.

– Нет. Пусть пока там посидит. Видите ли, господин Кокшаров, ей нужно вспомнить слова своей покойной госпожи очень точно. Да вы садитесь, в ногах правды нет.

– Господин Гроссмайстер! – по такому случаю Кокшаров даже настоящую фамилию Лабрюйера вспомнил. – Мне дела нет до покойниц и до их прислуги! Если вы не сдадите старуху в полицию – это сделаю я!

Он устремился к двери, распахнул ее – и уперся лбом в плечо Енисеева. Тут же находился Стрельский с перепуганной рожей.

– Вы подслушивали! – крикнул он. – Ну что это такое?! К черту! Стрельский, все из-за вас! Калхас чертов! Навязали мне на шею свою «Прекрасную Елену»! К дьяволу! Я снимаю ее с репертуара! Господа Аяксы, вы оба свободны! Убирайтесь ко всем чертям!

– Боже мой! – завопил Стрельский вслед выбегающему с дачи Кокшарову. – При чем тут Оффенбах?! Иван, ты в корне неправ!

Енисеев расхохотался.

– Вот ведь дьявольщина, – сказал он. – Раз в кои веки решил сделать артистическую карьеру – и полный провал! Нужно телефонировать репортерам – пусть повеселятся.

– Нет, – ответил Лабрюйер. – Вы все слышали?

– Полагаю, что все.

– Про старуху на чердаке мы разобрали, – добавил Стрельский. – Послушайте, мой юный друг, отдайте вы старую ведьму полицейским.

– Этого нельзя делать, Самсон Платонович. По весомой причине.

Лабрюйер вдруг сделался хмур, как осенняя туча.

– Лично я таковой причины не вижу, – заметил Енисеев. – Для чего вы ее спрятали – понятно. Вы уводите следствие от Валентиночки. Сие похвально. Однако, если старуха действительно знает что-то важное, нужно передать ее следователям…

– Нет, говорю вам. Я сам с ней разберусь.

– Вообразили себя Пинкертоном?

– Вы не знаете рижской полиции. При господине Кошко это была лучшая городская полиция Российской империи, а теперь… теперь… Никто не будет заниматься перепуганной старухой, понимаете? Ее только еще больше запугают! У них же есть Селецкая! У них же драма страсти, кошмар ревности! Актриса-убийца! Вся Рига в восторге! – выкрикнул Лабрюйер. – Горнфельд уже ходит индюком, он уже всем репортерам рассказал, как напал на след Селецкой! И очень складно рассказал, вы уж мне поверьте!

– Горнфельд? – переспросил Стрельский.