Аэроплан для победителя

Когда вселились в майоренхофские дачи, он сам собрал у артистов паспорта и сдал их Шульцу, чтобы зарегистрировать в участке. Но смотреть в эти паспорта, естественно, не стал.

– По паспорту – Рябой… кажется… – пришла на помощь Эстергази.

– Точно – Рябой! Но как он попал в лес?

– Это у него у самого спрашивать надлежит, – с тем Шульц, получив за беспокойство пять рублей, и откланялся.

Стрельский явственно помирал, держался за сердце, стонал, и задавать ему вопросы было последним свинством. Решили дежурить у его ложа по очереди – мало ли что? Первым вызвался Лабрюйер.

Старика уложили на веранде, благо ночь была теплая, а больному свежий воздух полезен. Лабрюйер уселся рядом в плетеном кресле. Дамы приготовили столик с лекарствами – лавровишневыми каплями, валерьянкой, настойкой боярышника, поставили и свечку в подсвечнике. Оставалось только дождаться, пока вечерняя суета на дачах стихнет.

Лабрюйер, встав на перила веранды, заглянул в комнату Енисеева. Енисеев укладывался в постель.

– Что это было? – спустившись, шепотом спросил старика Лабрюйер.

– Эфир.

– Что?

– Когда я шел лесом к хутору, на меня напали сзади, прижали к лицу тряпку. Я этот запах знаю. Сколько провалялся в кустах – непонятно, меня собака разбудила. Тряпка так у меня на лице и осталась.

– Что-то пропало?

– Пропали кошелек и обе карточки.

– Черт возьми! Что же это значит?

– Мой юный друг, это значит… – Стрельский задумался, – …значит это… Хм… Допустим, меня приняли за миллионера…

– Насколько я знаю здешних мошенников, они шарят по карманам в толпе, а в лесу на людей не нападают. Увы, господин Стрельский, вас не приняли за миллионера.

– Да? А я так старался… Я очень вальяжно шел по лесу – даже по лесу, я тросточкой вот этак помахивал, как доподлинный бонвиван…

– Как вы себя чувствуете? – перебил Лабрюйер. По голосу он понял, что старик бодрится.

– Превосходно, хоть сейчас на сцену играть Меркуцио… Вы знаете, что я когда-то играл Меркуцио в «Ромео и Джульетте»? Прекраснейшая роль!

– Кошелек взяли для отвода глаз…

– Или же карточки прихватили из любопытства. На них же написано – «артист Енисеев», «артистка Полидоро». А Генриэтточка очень неплохо вышла.

– Говорю вам, здешние мошенники эфиром не пользуются. По крайней мере, когда я служил…

– Может, за последние годы выучились? Вы когда службу оставили?

– В пятом году. Еще при Кошко. Кабы не он… ну да ладно… Почта! Сегодня приносили почту?

– Почем я знаю? Мне никто не пишет.

– Черт, черт! Енисеев торчал во дворе, он мог встретиться с почтальоном и сказать ему… Эта сволочь подслушивала… А почтальон может шататься по штранду где ему вздумается, и никто на него не обратит внимания!..

– Какой почтальон?

– Тот, которого утром видела Тамарочка! Который привез Енисеева на велосипеде! Все складывается – Енисеев, наверно, заметил, как я передавал вам карточки, и понял, чем это ему грозит. Так…

Лабрюйер взял себя в руки столь решительно, что Стрельский даже удивился: только что человек чуть ли не вопил благим матом от возбуждения, и вот голос опять спокоен, лицо – каменное.

– Завтра вы спросите у нашей хозяйки, был ли вчера почтальон. Я же возьму у Олениной его словесный портрет… Тихо… Там кто-то крадется…

Лабрюйер соскочил с веранды и гусиным шагом устремился на шорох. Стрельский, приподнявшись на локте, пытался высмотреть, куда это понесло собеседника, и поражался его ловкости: ходьба на корточках, да еще стремительная, казалась ему цирковым трюком.

– Ой! – услышал Стрельский. – Помогите!..

Голос был звонкий, девичий.

Несколько секунд артисту было слышно только шебуршание в кустах. Наконец появились две тени. И Лабрюйер привел на веранду взволнованную Танюшу.

– Садитесь, – он указал на кресло. – Отчего вы среди ночи лазаете по заборам?

– Ох, Александр Иванович… это ужасно, просто ужасно… Я не знаю, что мне теперь делать! Мы так не договаривались!..

– Дайте барышне хоть валерьянки, – посоветовал Стрельский. – Тут мне дамы устроили целую аптеку. Если к утру найдут ее неприкосновенной – могут оскорбиться.

Выпив валерьянки, Танюша кое-как изложила свою беду.

Она повенчалась с Николевым, и сперва все было прекрасно – они вернулись в Майоренхоф очень довольные, веселые, у них была потрясающая тайна. Но вечером Алеша выманил супругу на свидание в дюнах. Там выяснилось, что они по-разному понимают обязанности мужа и жены. Они поссорились, помирились, вместе пошли домой, но во дворе дамской дачи на Алешу опять нашла дурь. Он напрочь забыл, что собирался жить с Танюшей, как брат с сестрой (девушке казалось, что перед венчанием он был на это согласен), и полез со страстными поцелуями. Пришлось спасаться бегством.

– Бедное дитя, – сказал Стрельский. – Отчего ты, деточка, ко мне не пришла? Я бы охотно с тобой обвенчался и не стал допекать нежностями. Даже постарался бы поскорее оставить тебя безутешной вдовой.

– Всяких безумств навидался, – заметил Лабрюйер, – но чтобы ради шанса красиво сломать себе шею замуж выходить?