Аэроплан для победителя

– Неужели нельзя как-то обойти условия завещания? – спросил Лабрюйер; он не испытывал большой симпатии к домовладельцу, но видел в условиях завещания явную несправедливость. – Столько времени прошло со дня смерти вашей первой супруги. Может, не осталось тех, кто может претендовать на ее наследство?

– Остались родственники, которые только и ждали, чтобы я оступился. И дождались! Так что я не могу ничем помочь ни себе, ни госпоже Селецкой. Мне жаль ее, но… но я не могу даже нанять ей адвоката – как это будет выглядеть? Еще несколько дней – и я стану нищим. Понимаете? Нищим! А по чьей вине?!

– Судебный процесс, который вам угрожает, в несколько дней не кончится, – заметил Лабрюйер. – Вы еще можете попытаться что-либо спасти. Я знаю одного человечка, большого мастера по таким делам, я пришлю его к вам. А теперь прошу вас ответить на пару моих вопросов. Кого встретила на ипподроме ваша покойная супруга? Помните, в тот день, когда все мы познакомились?

– Она никого там не встретила, – уверенно сказал Сальтерн. – И хватит об этом. Я совершил ошибку. Я должен за нее заплатить. Если бы Селецкая не была такой нервной натурой… Я бы все уладил, понимаете?! Я бы все уладил!

И Лабрюйер вдруг увидел этого человека так, как совсем недавно видел подобных ему: без сантиментов, без иллюзий.

Сперва он считал недостойным себя искать недостатки в мужчине, которого предпочла Селецкая. Лабрюйер сам себя хорошо знал: собственное самолюбие он исследовал вдоль и поперек. Но сейчас дело было не в самолюбии, а в решимости понять правду. Правда же была такова – очаровательный и галантный кавалер, развлекавший актрис и сам развлекавшийся романтическими отношениями с той из них, у кого самая стройная фигурка, от страха перед будущим уже почти утратил человеческий облик.

– Нет, она встретила там Алоиза Дитрихса. Но вам про него не сказала. И Дитрихс либо знает, кто убийца, либо – сам…

– Откуда вы знаете? Это чья-то больная фантазия! Дитрихса давно нет на свете! – закричал Сальтерн. – Его нет! Его застрелили на границе, когда ловили контрабандистов! Уходите, господин артист! Мне не до ваших бредней!

И Лабрюйер ушел.

Нужно было спросить, откуда такие сведения о Дитрихсе, но он не стал спрашивать. Нужно было, черт возьми! Но он не мог дольше находиться в одной комнате с Сальтерном. Чувствительная институтка, нервное создание! Но – не мог. Сальтерн вдруг стал ему отвратителен до крайней степени.

Из-за этого вруна и труса, для которого потеря денег затмила все на свете, Селецкая попала в тюрьму. А в том, что Горнфельд был бы куда лучшим сочинителем еженедельных пятикопеечных выпусков «пинкертониады», чем полицейским инспектором, Лабрюйер не сомневался. Горнфельд свел концы с концами! Он заморочил голову Сальтерну – и если Селецкую будут судить, Сальтерн наговорит о ней именно то, что требуется: актриска, неуравновешенная, издерганная, размечтавшаяся о богатом любовнике, увидевшая в нем последний шанс стать дамой.

Значит – что? Значит, нужно докопаться, какая сволочь и каким образом подбросила тело фрау Сальтерн в беседку. И делать это придется в одиночку – Стрельский отличный старик, поддержит добрым словом, но вряд ли хороший помощник в деле, а милая мадемуазель Оленина – порывистое дитя, и впутывать ее в опасную историю незачем.

Лабрюйер отправился по своему прежнему адресу, на Столбовую улицу.

Нанимаясь в Аяксы, он уговорился с квартирными хозяевами так: они пользуются его комнатой, но не сдают до конца дачного сезона никому другому, хотя могут там поселить приехавших в гости родственников. Он же платит им за летние месяцы половину цены и потом возвращается.

Свои теплые вещи Лабрюйер сложил в два больших чемодана, а чемоданы сдал хозяевам на хранение. Сейчас один ему понадобился.

Вытащив чемодан из кладовки, Лабрюйер взял его в комнату, открыл и из кармана теплого осеннего пальто достал револьвер. В другом кармане лежали россыпью патроны.

Это было старое доброе оружие – офицерский револьвер системы «Наган», изготовленный в Бельгии для нужд русской армии. Уже лет десять как их выпускали в Туле, но Лабрюйер, во-первых, предпочитал европейское качество, а во-вторых, револьвер был трофейный и достался ему, можно сказать, в бою. Брали шайку фальшивомонетчиков, имела место погоня по крыше, и Лабрюйер приметил, куда улетело выбитое из руки преступника оружие. Это была узкая щель между брандмауэром и дровяным сараем. Несколько дней спустя Лабрюйер вскрыл сарай, не имевший задней стенки, и нашел револьвер.

У него было в свое время табельное оружие, так что наган лежал без дела, так, для памяти и на всякий случай. Вот он, случай, и настал.

Следовало уже бежать на вокзал, где ждал Стрельский, но Лабрюйер решил сделать крюк – авось у Панкратьева услышит что-то путное.

Он не прогадал.

– Насчет карточек ничего пока сказать нельзя, я их только сегодня с утра отнес, – признался бывший агент. – А вот есть новостишка прелюбопытная. Насчет господина Горнфельда.