Аэропорт. КДП

– Да, и сержант Сергеев, пойдёте по восточному проходу, я дам вам планшет, с вами пойдут штурмовики Тарасов, Кульчий и Семёнов. И весь первый взвод. Первую группу поведу я, со мной штурмовики Саблин, Карачевский и весь четвёртый взвод. Сапёров делим поровну. Сапёры идут замыкающими, у них броня легче. Как только доходим до траншей, режим радиомолчания прекращаем, работаем с рациями, действия координируем. Сапёры на рожон не лезут, помогают казакам.

Казаки и солдаты бросили китайскую кашу, собирались вокруг и слушали подсотенного, слушали его заворожённо, не издавая ни звука, все молчали, говорил только он. Саблин просто кожей чувствовал, как все эти люди сейчас ненавидят Колышева. Они уже считали, что тяжёлый бой для них до утра закончен. Можно ждать подмогу и отдыхать, а тут вот это. Он опять гонит их в очередную атаку. Опять в атаку, из которой живыми вернуться далеко не все! А подсотенный словно и не замечал всей этой неприязни, он прижимал к себе свою изувеченную руку, стоял и чётко выговаривал слова, ещё он был бодр, он единственный, кто сейчас, после целой ночи непрекращающегося боя, был бодр и энергичен. Это всё инъекция, стимулятор. Наверное, ещё и поэтому измотанные и уставшие люди так мрачно молчат, слушая офицера.

– Товарищи, я знаю, что не хочется, я знаю, что страшновато, но у нас нет другого выхода, мы не можем ждать рассвета.

– Вы планшет отдали второй группе, – вдруг резко произнёс Саблин, – как пойдёт первая?

– Не волнуйтесь, Саблин, я всё запомнил. Я помню проход.

– Помните? – Не верит Аким.

– Помню, помню, – говорит подсотенный уверенно и продолжает: – моя группа идёт первая, вторая начинает движение через пять минут. – Тут он поворачиваете к Акиму и говорит, вроде, только ему, но так, что бы все слышали: – И чтобы вы, товарищ Саблин, не волновались, я пойду первым. Так вам будет спокойнее, товарищ Саблин?

Аким даже не знает, что сказать, Колышев его, кажется, паникёром при всех выставил.

– Всё, готовимся, через пять минут первая группа выходит, – заканчивает офицер.

Глава 11

Через десять, ну, через пятнадцать минут по левую руку над степью, над утёсами, появятся красные лучи солнца. Времени совсем мало, а буран-то и вправду стихает. Пыли в воздухе уже заметно меньше, а песка и вовсе нет. Аким, подняв щит, идёт в десяти шагах за Колышевым, тот тоже со щитом, несёт его правильно, как будто в штурмовых служил. Они уже подходят, Колышев говорил, что до следующей траншеи противника метров сто пятьдесят, сто они уже точно прошли. Саблин бросает дробовик, оружие повисает на ремне. Он лезет в ранец, берёт в ладонь «единицу». Большой палец привычно находит кольцо чеки, одно движение пальца и граната взведена, пять секунд и взрыв. Но он пока не срывает его, вдруг удастся спрыгнуть в траншею врага до того, как он их обнаружит. Хоть буран и стихает, но видимость ещё такая, что это может получиться. Уж там, в траншее, у них с китайцами будут равные шансы, даже у казаков шансы повыше будут. И броня у пластунов покрепче, и опыта побольше.

Но не вышло, видно, китайцы поставили датчики движения в проходах. Наверное, метров пятнадцать оставалось до траншей, когда в них полетели пули. Длинная очередь, слава Богу, из винтовки, и всё в Колышева, что шёл первым. Он хоть и со щитом был, но щит держал в левой руке, а стреляли с правой стороны, он упал. Саблин развернулся левым боком вперёд, чтобы пули летели в щит, большой палец руки разогнул рывком. Кольцо с чекой улетело в темноту. А граната тут же полетела в то место, где только что сверкали во тьме выстрелы. Он не знал, что с Колышевым, и не мог узнать, останавливаться нельзя, остановишься в десяти метрах от траншеи – мишень, смерть сразу. Он буквально преступил через своего командира и кинулся вперёд.

Хлопок в траншее, короткое пламя освещает место на долю секунды, и Аким тут же прыгает вниз. Камеры на максимуме светочувствительности. Он видит копошащуюся на земле тень.

Выстрел – затвор. Выстрел – затвор. Выстрел – затвор. Картечь разнесла китайцу шлем. Перезарядиться нет времени, слева, из тёмного угла траншеи, очередь, всё ему. Правда, всё в щит, но щит они пробивали, расстояние-то десять шагов. Аким стреляет на вспышки: раз, два. Всё, пенал пуст.

Хорошо, что Володька спрыгнул в траншею, двумя выстрелами доделал дело.

Кажется, всё цело, хотя удары он чувствовал, он быстро закидывает патроны в пенал дробовика:

– Всё, готов, – говорит он уже в эфир, – работаем, Володя.

Всё больше бойцов спрыгивало в траншею. Эфир напенился командами и отчётами, это было привычно и внушало уверенность.

Да, уверенность. Там, на открытой площади, он был беззащитен перед снайпером или пулемётчиком. Он для них был мишень, цель. Теперь же всё было как раз наоборот. Щит, броня, гранаты, дробовик! Он для просто вооружённых и слабо бронированных китайских солдат был неминуемой смертью.

– Готов?

– Идём, – отвечает Карачевский, вставая за спиной Акима и почти упираясь ему в ранец.