Аэропорт. На грани катастрофы

– Восемь тысяч футов, продолжаем снижаться, – передал Энсон Хэррис центру наблюдения за воздухом.

Димирест, следуя заданным курсом, неуклонно вел самолет на снижение. Глаза его в строгой последовательности перебегали с прибора на прибор.

А мысли снова невольно возвратились к этому ребенку – его ребенку, появившемуся на свет одиннадцать лет назад. Он долго колебался тогда – не мог решить, не признаться ли во всем Саре. Они могли бы удочерить эту девочку, вырастить ее как родную дочь. Но у него не хватило духа. Он побоялся, что его признание будет слишком большим потрясением для Сары, что она не согласится взять ребенка – ведь в каком-то смысле он служил бы ей вечным укором.

Но потом – к сожалению, слишком поздно – он понял, что был к Саре несправедлив. Конечно, его признание должно было потрясти и оскорбить ее… Так же, как и теперь, она будет потрясена и оскорблена, если узнает про Гвен. Но со временем ее умение приспосабливаться к обстоятельствам взяло бы верх. Несмотря на всю ограниченность Сары и ее пустопорожний образ жизни, несмотря на ее мелкобуржуазные замашки, любительские потуги в живописи и клубное честолюбие, Димирест знал, что он может положиться на ее преданность и здравый смысл. Вероятно, это и делало их брак прочным, думал он, ведь даже сейчас он не помышлял о разводе.

В конечном счете с помощью Сары все как-нибудь обошлось бы. Она заставила бы его некоторое время помучиться, вымаливая у нее прощение, может быть, довольно долго. Но потом она все же согласилась бы взять ребенка, и, уж конечно, ребенку страдать бы не пришлось. Об этом Сара позаботилась бы – это в ее характере. Если только…

– Слишком уж много этих «если только», будь они прокляты! – произнес он вслух.

Он снизил самолет до шести тысяч футов и увеличил подачу горючего, чтобы не сбавлять скорость. Гул двигателей усилился.

Энсон Хэррис переключил радио на другую волну – они уже пересекли воздушную границу – и начал вызывать Чикагский центр.

– Вы что-то сказали? – спросил он Димиреста.

Димирест промолчал.

Снежный буран продолжал бушевать, самолет швыряло из стороны в сторону.

– «Транс-Америка», рейс два, видим вас на экране, – сказал новый голос: говорил чикагский диспетчер.

Энсон Хэррис продолжал прием.

А Вернон Димирест думал: как бы ни обернулось дело с Гвен, надо принимать решение сейчас, не откладывая. Ну что ж, придется выдержать все – слезы Сары, ее гнев, упреки, – но он должен сказать ей про Гвен.

И признаться в том, что он – отец ребенка.

Начнутся истерики и, вероятно, будут продолжаться не день и не два, а потом еще долго – неделями, месяцами – ему придется сносить многое. Но в конце концов самое тяжелое останется позади, все мало-помалу образуется. Как ни странно, он ни на секунду не усомнился в этом – вероятно, потому, что верил в Сару.

Как они все это уладят, он пока еще себе не представлял; многое, конечно, будет зависеть от Гвен. Что бы там ни говорил доктор, а Гвен выкарабкается – Димирест был в этом уверен. У нее такая сила духа, столько мужества. Пусть даже бессознательно, она все равно будет бороться за жизнь, и, как бы ее ни искалечило, это ее не сломит, она сумеет справиться и с этим. И в отношении ребенка она скорее всего рассудит по-своему. Вполне возможно, что ее будет не так-то легко уговорить отдать его; скорее всего она и вообще не согласится. Гвен не из тех, кого можно вести на поводу, ею не покомандуешь. У нее своя голова на плечах.

Видимо, он окажется с двумя женщинами на руках. И в довершение всего – с ребенком. Тут будет над чем задуматься!

И снова возникал вопрос: до какого предела можно рассчитывать на благоразумие Сары?

О черт! Вот история!

И тем не менее после того, как для себя он принял решение, его не покидала уверенность в том, что рано или поздно все уладится. И он подумал угрюмо: да уж, надо надеяться, особенно если посчитать, чего это будет стоить – каких денег и каких мук.

Стрелка альтиметра показывала, что они снизились до пяти тысяч футов.

Значит, он станет отцом. Теперь это представлялось ему уже в несколько ином свете. Разумеется, распускать по этому поводу слюни, как некоторые, как тот же Энсон Хэррис, ни к чему, но, что ни говори, это будет его ребенок. А подлинных отцовских чувств ему еще не доводилось испытывать. Как это сказала Гвен, когда они ехали на машине в аэропорт? «Если родится мальчик, мы назовем его Вернон Димирест-младший, как принято у американцев». Что ж, может быть, это и не такая уж плохая идея. Димирест хмыкнул.

Энсон Хэррис покосился на командира:

– Почему вы смеетесь?

– Я и не думал смеяться! – вспыхнул Димирест. – Какого черта стал бы я смеяться! Кажется, нам тут не до смеха.

Энсон Хэррис пожал плечами:

– Значит, мне послышалось.

– Вот уже второй раз вам что-то слышится. Когда мы закончим этот проверочный полет, советую вам прежде всего хорошенько проверить ваши уши.

– Можно бы обойтись и без грубостей.