Афанасий Фет

Через известного славянофила Ивана Сергеевича Аксакова, возглавлявшего тогда московский Славянский благотворительный комитет, организовывавший помощь повстанцам, Фет в конце апреля 1876 года узнал и сообщил Толстому в письме от 27 апреля, что у брата «добрые люди отобрали 400 рублей в запас, а остальные он раздал повстанцам и сам ушёл в банду, одевшись сообразно». 17 июня он вернулся, «загоревший и избивший по камням руки и ноги»^{507}, сообщал Фет 20 июня в письме Толстому, очень заинтересовавшемуся приключениями Петра Афанасьевича в Герцеговине. Пыл его не охладел — в качестве волонтёра Пётр Афанасьевич принял участие в войне сербов с турками (1876), где был ранен и попал в госпиталь в Белграде, и в Русско-турецкой войне. После недолгого пребывания в России он отправился в Вену, сопровождая сестру Любиньку на операцию. «А затем в одно прекрасное утро номер его оказался оплаченным и пустым, а он неизвестно куда скрылся. Я вспомнил, как однажды… он шутя сказал: „уж куда мне теперь — и не знаю. Не махнуть ли в Америку?“»^{508}, — вспоминал Фет.

Ещё одним источником радостей и забот были племянники. Петя Борисов продолжал радовать и подавать надежды: в 1876 году он поступил на историко-филологическое отделение Московского университета, учился блестяще и в 1879-м отправился в Германию слушать лекции сначала в Гёттингенском, а затем в Йенском университете. С племянницей же Фет потерпел фиаско. Почти тайно увезённая из пансиона Оля четыре года провела в Степановке, окружённая заботой и вниманием. По достижении ею восемнадцати лет Фет стал делать то, что положено отцу: вывозить девушку в местный «свет» в поисках удачной брачной партии. Однако в 1877 году во время одной из совместных поездок в Москву Оля часто встречалась с младшей сестрой Эвениус, которая после смерти старшей содержала пансион, и, видимо, сговорившись с ней, под предлогом болезни осталась в городе. Фет вспоминает: «К общему удивлению домашних, я вернулся в деревню один. Через неделю прибыло письмо Оли с просьбою о продлении пребывания в Москве, — исполненное любезных ласк и извинений. Затем письма стали приходить всё более короткие и формальные, из которых я убедился, что усердные руки содержательницы пансиона уже не выпустят неопытную девочку. Роковое письмо не заставило себя ждать: оно уведомило, что Оленька остаётся в Москве. Конечно, я в тот же день отвечал, что ни опекуном, ни попечителем племянницы быть не желаю и прошу указать личности, которым я могу сдать всё её состояние»^{509}. Дядя и племянница помирились только в январе 1880 года. В 1882-м Ольга вышла замуж за Николая Павловича Галахова, впоследствии орловского вице-губернатора; Фет с Марией Петровной поддерживал с племянницей и её мужем вполне тёплые отношения, однако считал её «пустоцветом».

Последние три года жизни в Степановке были небогаты на стихи, а те, что были написаны, не всегда удачны. Стихотворение «Одна звезда меж всеми дышит…» копирует размер известного произведения Баратынского «Звёзды» («Мою звезду я знаю, знаю…») и на ту же тему — об отрешённости от земной суеты, причастности к какому-то иному порядку жизни. Фету и здесь удаётся внести свою ноту, как бы приглушить лёгкость, присущую Баратынскому: намеренно «земной» и чувственный аккорд, завершающий стихотворение поэта пушкинской плеяды, убирается, и стихотворение заканчивается не отказом от созерцания звёзд, а утверждением братства с небесным светилом и отрицанием земного.

Необычное по мелодике стихотворение «Что ты, голубчик, задумчив сидишь…», посланное в феврале 1875 года в письме Льву Толстому, вызвало у него сдержанную реакцию: «Ваше стихотворение мне кажется эмбрионом прекрасного стихотворения; оно как поэтическая мысль мне совершенно ясно, но совершенно неясно как произведение слова»^{510}. Действительно, оно не просто звучит «нескладно» (третья и четвёртая строки каждой строфы не имеют рифм, в то время как первые две рифмуются парно). Из-за того, что мысль стихотворения прозрачна, неясность языка выглядит искусственной, нарочитой.

Продолжает Фет и философскую «шопенгауэрианскую» линию своей поэзии. Если в стихотворениях «Измучен жизнью, коварством надежды…» и «В тиши и мраке таинственной ночи…» он создал причудливую символическую картину, в которой философия как бы вырастает из фантасмагорических образов, то в написанном в 1876 году «Среди звёзд» («Пусть мчитесь вы, как я покорны мигу…») пошёл по ложному пути — попытался «философствовать». «Философским» это стихотворение делает не глубина мысли, а терминология: «…как я покорны мигу», «Рабы, как я, мне прирождённых числ», «Незыблемой мечты иероглифы», «Напрасно мыслью жадной / Ты думы вечной нагоняешь тень» (последнее удивительно беспомощной тавтологией: мысль нагоняет думу).