Аферист

— Может быть. А зачем? Если ты про звезды. Вон Млечный Путь. Мы видим соседний рукав нашей галактики. Она спирального типа и в ней около четырехсот миллиардов звезд. Вместе с галактиками Туманность Андромеды, кстати, вон она, — ткнул я пальцем в небо, — галактикой Треугольника и сорока мелкими входит в Скопление Девы. Но мы любуемся звездами не за их астрономические характеристики. Завтра встанет Солнце. Звезда типа «желтый карлик» спектрального класса джи два. И мы радуемся его лучам, не зная ничего о голубых гигантах и черных дырах.

— Ты изучал астрономию? Я мало сведущ в звездах, но масштабы поражают. Неужели четыреста миллиардов?

— Четыреста миллиардов восемьсот двенадцать миллионов двести шестьдесят четыре тысячи сто тридцать одна. Проверять будешь?

— Ущипнул! — Смеется Сергей, — а мы с Домной спорим. Она мне свои рецепты для снятия боли рассказывает, а я совершенно их отвергаю. Считаю, что будущее за химическими веществами, выделенными из растений особо.

— Это какими?

— В Германии давно уже создали морфин. Только он не годится для курения. Да и если пациент без сознания, трудности непреодолимые получаются.

— Морфин!? И как давно?

— Да уж лет пятнадцать назад.

— И что? Как его применяют?

— Мышей кормят, вроде. Если курить, так на это, известно, опий подходит. Но дурная привычка, смею уверить.

— Ты хочешь сказать, что морфин известен медицине?

— А в Китае знают только опий? — хмыкает он.

— Тогда почему его не используют для обезболивания при операциях? Да что там операции! На войне многие раненые гибнут от болевого шока. Противошоковое действие его бесценно.

Насколько помню, массово начал применяться в Штатах во время гражданской войны. Очень всем понравилось. Сторчалось около четырехсот тысяч человек. Но кто потом про них вспоминал? Победа Севера, вот что осталось. А если его ацетилировать ангидридом уксусной кислоты, то получим героин. Тоже очень популярное средство. Даже детские микстуры от кашля с ним делали. Запретили в СССР в 1924 году, как и в остальном мире. Производители уверяли, что все злые наветы и происки недобросовестных чиновников. Но их не послушали. Взяли под государственный контроль. Поле не паханное! Морфин и героин будут и без меня, своим чередом. Прогресс не остановить. Так почему бы не поучаствовать?

— Но как? Прием внутрь затруднен. На маске тоже сложно.

— Да почему внутрь-то? А шприцы?

— Это которыми гной удаляют?

— Понятно. Завтра вернемся к этому разговору.

— Еще как вернемся. Я не отстану. Морфин можно вводить в человека по-другому, я правильно понял?

— Завтра. А сейчас нам с Аленой нужно определиться с Венчанием. Будешь свидетелем?

— Конечно!

Порешили венчаться как можно скорее. Священнику уйдет рублей тридцать. Он же еще и чиновник загса. Создает первичные документы. Очень важный момент. Алену уже вписали в учетную книгу — «с дочерью Еленой», под строкой про Ольгу Филипповну. Неправильно, да ладно. Можно списать на нерадивость чиновника. А в церкви все должно пройти без накладок. Женщины сразу удалились для обсуждения платьев и прочих деталей, не важных для мужчин, но первостепенных для слабого пола.

Я остался с доктором наедине.

— Я, как про невесту услыхал, сразу все понял, — вполголоса сказал он, — Гурский не сомневается ни капли.

— Сдаст?

— Нет. Но твой вопрос выдает очень многое.

— И что же?

— Воспитание. Ты вырос в среде, где подлые поступки — привычная вещь. А ты бы сдал?

— Если доверился человек. И он не враг, то не сдал бы.

— Но мог? Не отвечай. Скажу по-другому. Люди вокруг тебя допускали такую возможность. И даже не сильно осудили бы. А вот поступи так Гурский, хоть он и полицмейстер, то все отвернутся от него. Если тебя, то, значит, и других сможет. Побрезгуют общением. А в тебе брезгливости к такому нет. Презрение, может, то не отвращение.

Брезгливости нет, это да. Когда каждый день получаешь гадость порциями, привыкаешь. Соврал президент — простительно. Обокрали народ — так надо. После ГУЛАГа, доносов, страхов какая тут брезгливость? Выжить бы. Те, кто на своих стучал, стали успешными. Они удобны. Им можно кусок вкусней, пенсии, школы для детей. Те, кого вложили — стали выживать во враждебной среде. Когда не дают расти в стороны, поневоле приходится тянуться вверх. А сверху — не брезгливость, ее рано или поздно перерастаешь. Там жалость.

— Не хочу таить от тебя, — собрался я.

— Так не таи! Чем хочешь, поклянусь, что не выдам твою тайну.

— Тут все сложно. Тайну можно проверить. А в моем случае — нет. Значит и тайны нет. Есть память прошлой жизни.

— Это как?

— У сумасшедшего есть тайна? В его бредовые идеи никто не поверит, потому что они непроверяемые, абсурдные и недоказуемые. Если угадает, то объявят пророком или юродивым.

— На Руси юродивых почитают. Но ты же умеешь и знаешь?