Афинская школа

Голод, чума, раздор наверху, свара и резня внизу, бездушный механизм, жующий детские ручки и выплевывающий браслетики. Пусть все идет к чертям, уедешь – забудешь, все забудешь, даже Говенду с его акциями. Стоп. Вот почему нельзя уехать. Акция. Говенда с компанией готовит акцию. Грабеж? Убийство? Резню? Неизвестно. Но готовится что-то дикое и страшное. И надо предотвратить. Успеть предотвратить. Что же – я готов. Один день у меня в запасе.

Уважаемые, скоро прощаться. Завтра я зарою кассету. Авось, кто-нибудь да найдет. Вечером в пятницу я, в пятницу меня… Короче, я еще скажу вам несколько слов завтра. А сейчас – не могу. До свидания. До завтра.

* * *

Здравствуйте, времени мало, поэтому я буду краток. Расскажу про вчерашние чтения – вечером я ходил на лекцию. Лектор – сотрудник музея русской иконы, вид у него полусветский-полуцерковный: черный костюм с белой рубашкой, длинные с проседью волосы, бородка. Собрались в зале музея, все стояли, а он сидел на возвышении перед микрофоном. Публика – подростки, худые с горящими голодными глазами. В воздухе стояла атмосфера ожидания. Все были посвящены и чего-то ждали. Я в эту атмосферу не вписывался. С каждой новой фразой оратора зал все больше насыщался электричеством.

Говорил он медовым голосом, чуть подвывая. «Бойтесь их и бегите их, ибо прикрепляются они к телу Народа и сосут душу его, музыку нашу обожают – и пишут свои опусы – в подражание, художество превозносят – и свои картины малюют, изображая наши древние города и веси, словесность нашу провозглашают лучшей в мире – и рядятся в толкователи ее и продолжатели дела её, самую душу народа нашего пытаются уловить и присвоить себе хоть частицу оной.

Бойтесь и бегите их, ибо они коварны, и в лице их добро, а в делах вред. Ибо становятся они, а не народ наш держателями и хранителями отеческой культуры, а наш народ под свои же песни, пропетые их погаными голосами, спит непробудным богатырским сном. Ты проснись, богатырь, развей чары сионские, испей чашу хмельна вина, да стряхни от тела своего, вытряси из души своей нечестивых пиявиц.

Прочее было в таком же духе. Зал дружным гудением откликался на каждый призыв проповедника. Конец лекции стал ее апофеозом. Лектор напомнил, что сегодня знаменательный день – день ритуального убийства христианского младенца Андрюши Ющинского. Несчастный младенец был убит людьми с каменными сердцами и в черных ермолках. Тут голос лектора дрогнул и перешел в другой – слезливо-проникновенный регистр: „И сцедили кровь его, и замесили тесто, и приготовили пасхальную мацу на православной крови“.»

Я огляделся – зал гудел, как улей, подростки наконец дождались. Они подняли правую руку вверх и скандировали: «Кровью за кровь, кровью за кровь». Вглядевшись в толпу, я заметил кое-где взрослых людей, они не шумели, они внимательно наблюдали за происходящим.

Кое-кто шепотом отдавал какие-то распоряжения, которые, пускались по цепочке.

В нескольких шагах от меня небольшой человек с усиками негромко скомандовал: «С цветами – на сцену, остальные – в коридор». Но на сцену уже было не пройти. Все рвались к проповеднику, образовалась давка. Спас положение все тот же человек с усиками, он прокричал в откуда-то взявшийся громкоговоритель: «Всем в коридор… мать вашу…» Зал моментально очистился.

Я тоже вышел в коридор и тут увидел Говенду. Он стоял позади человека с усиками, оба, казалось, чего-то ждали; рядом с Говендой я разглядел Лизетту, ее скрывал громадный букет гладиолусов. Наконец, в коридор вышел лектор, он двигался размеренно и неторопливо, подростки не осмеливались к нему приближаться, откуда-то из-за угла выскочил корреспондент с портативным магнитофоном.

Прервав плавный ход проповедника, корреспондент выставил перед ним микрофон и быстро произнес: «Демократическая газета. Скажите, в свете вашего сегодняшнего выступления, можно сделать вывод, что убийство Александра Меня, еврея по национальности, принявшего православие и ставшего священником, – месть русских, не желающих чтобы еврей исповедовал сам и нес другим их национальную религию? Вы согласны?» Он сунул микрофон под нос оратору. Произошла заминка, лектор явно не хотел отвечать и озирался, ища избавления. Оно пришло.

Я видел, как человек с усами сделал знак Говенде и спустя минуту тот уже стоял между лектором и корреспондентом, оттесняя последнего к двери. Лизетта со своими гладиолусами подскочила к оратору и повела его в противоположном направлении. Корреспондент был посрамлен и побрел к выходу. Я направился туда же. Разговаривать с Говендой желания у меня не было.

Вернулся домой, поел черносмородинового варенья, лег спать и промучился всю ночь. Адски разболелись зубы. Сразу все.

Конечно же, насморк Наполеона перед Бородином – никакая не выдумка, а чистейшая правда. Почему-то всегда получается так, что крупным событиям или намерениям всегда сопутствуют мелочи, способные их испортить или даже отменить. На преодоление пустяков требуется больше сил, чем на само деяние.