Афонские встречи

Эта ночь… Она, наверно, не забудется никогда… Хотелось, чтобы не забылась и иногда отдавала нам хоть по одной своей светлой минуте, когда мы покинем этот монашеский мир и вернемся в другой, сумеречный даже среди ясного дня. Нас ждет радостный прием греков, не похожий на безразлично-вежливый или порой вовсе невежливый в некоторых греческих монастырях. Возникает ощущение, что здесь тебя уже давно знали и ждали. Предупреждают, что надо потеплее одеться, сажают за стол и угощают вкусной едой, да еще по несколько раз предлагают добавку. От этой трапезы веет чем-то семейным. Единственное, в чем здесь отказывают, — это в просьбе позволить фотографировать.

Но вот начинается служба в маленьком храме, притвор которого плавно переходит в жилые помещения, так что когда братия выходит на литию, то стоит под веревками с забытыми прищепками, на которых еще недавно, наверно, сушилось белье.

Служба удивительна всем: и пением, и молитвенностью, и даже тем, что все 11 часов бдения служит один иеромонах. И тем, что этот «железный» иеромонах не главный здесь на бдении, а главный — старец, возглавляющий подобные службы согласно своей старческой «чреде». В один из моментов этот старец, простой монах, подходит к отверстым Царским вратам и неуловимым движением вызывает улучившего минуту отдыха иеромонаха, дабы он заменил кого-то из певчих. Старец этот читает наизусть 33-й псалом, «Сподоби Господи», Шестопсалмие. Не спеша и молитвенно. Здесь покажется нелепой наша практика, когда Шестопсалмие высылают почитать какого-нибудь юношу, не самого лучшего чтеца, чтобы он попрактиковался. Удивляет, что многое певцы поют почти наизусть, как будто песнопения этого праздничного дня открыты им каким-то чудесным способом. Порой нам кажется, что мы начинаем понимать, о чем поют эти греки, а когда поют с канонархом, выясняется, что мы тоже можем спокойно петь, правда, совершенно не догадываясь о чем. Для нас все это звучит как загадочный непереводимый «терирем»[24]. Несколько нарушают службу, отвлекая монахов, дважды врывающиеся из ночи длинные червяки, которые устремляются почему-то к алтарю. Укус их, видимо, не очень опасен, но все же неприятен. Всю службу нам кажется, что в воздухе натянута какая-то незримая ткань, которая соединяет нас всех и делает временными причастниками того мира, в который мы надеемся войти уже на вечном основании. Именно это кратковременное вхождение дает нам, слабым и немощным, силы выстоять всю агрипнию до конца. Затем трапеза, когда кругом оказывается уже неожиданно светло, и неясно, куда исчезла ночь. Трапеза, которая уже плохо запоминается то ли от усталости, то ли от пережитого этой ночью. Прощайте, всечестные отцы, русское вам спасибо за то, что показали нам небо. Валерий берет подаренный ему старцем Кассианом посох — и в дорогу. Дальше без отдыха нам придется идти по пустынным местам за Керасию, через Кавсокаливию, мимо пещеры Нила Мироточивого в Лавру.

Когда мы с Валерой и его сыном Димитрием через два дня садились в микроавтобус, который должен был довезти нас до Иверона, кто-то заметил вдалеке сильно хромающего человека, подходящего к Лавре. Это был наш брат Юрий, совершивший восхождение на гору. Он был очень рад нам и, конечно, автобусу. По пути мы узнаем о непонятном исчезновении еще одного нашего спутника, иконописца. Все-таки хоть Афонский полуостров и мал по российским масштабам, но достаточно велик, чтобы на нем потеряться. На душе же спокойно, потому что мы уже знаем: правящая Афоном Игуменья все устроит должным образом. Поэтому мы нисколько не удивляемся, встретив иконописца там, где ему и надлежит быть: у Иверской иконы, у самой Игуменьи. Самое удивительное, что он пребывает здесь уже второй день. Невозможно побывать на Афоне и не подойти под благословение Божией Матери. Мы с радостью это делаем и счастливы, что все добрались до Ее кельи, хотя и разными путями. Трудно узнать в путнике, вышедшем из Уранополиса, паломника, достигшего Иверона. Самые внимательные к своему внешнему виду, даже весьма важные в финансовом и административном смысле лица, через недельку все становятся на одно лицо, и часто — весьма небритое. Кое у кого выделяются на самых ответственных местах заплатки, а на ногах — о ужас! — не чищенные гуталином кроссовки. Вернее, я хотел сказать, что их уже можно чистить без особого вреда гуталином. Но это одно лицо если нельзя сказать, что уж очень хорошо, но по крайней мере гораздо лучше того уранопольского, потому что это, наверно, единственное место на земле, которое не красит человек, а именно оно красит человека. А красивому человеку нечего думать о внешности, ее можно только испортить.

Отметив это, разумеется, только мысленно, но наверняка каждый про каждого, и вкусив неожиданного угощения грузина-строителя, который никак не позволил нам миновать его подсобку, потому что другие страны научили его любить русских, мы снова разбегаемся в разных направлениях, чтобы через несколько дней опять встретиться, и как можно догадаться — самым незапланированным образом.