Африка африканеров

Вскоре я увидела его, он шел, не торопясь, опираясь на палку, за ним, на некотором расстоянии шли несколько африканцев. На вид ему никак не дашь шестидесяти восьми лет, выглядит он величественно (верно, и этим тоже в какой-то степени объясняется его безусловное влияние на окружающих). Завидев нас, он останавливается, снимает шляпу и приветствует нас на английском языке. Его темное лицо, чуть тронутое морщинами, дышит добротой. В насмешливом взгляде вспыхивают веселые искорки, когда он обращается к нам:

— Простите, я не имею права говорить с вами. Нас трое, а это уже «gathering»[67]. И, сложив свои маленькие крепкие руки, продолжает: — Спасибо, что пришли ко мне. Я знаю, прогрессивные люди других стран понимают страдания моего народа и страдают вместе с нами. Мне доводилось бывать в Европе и Соединенных Штатах. Я знаю, французы верят в справедливость.

Я спрашиваю, не можем ли мы побеседовать у него. Он отвечает, что является президентом организации, взгляды и устремления которой полностью разделяет, и что не может добавить ничего нового к тому, что скажут мне его товарищи, не отрезанные от мира подобно ему вот уже пять лет.

— Надеюсь, вы понимаете? — говорит он с улыбкой. Потом сказал еще что-то на зулусском языке и удалился. Мэри перевела его слова, оказывается, он посоветовал ей оберегать меня, ему не хотелось бы, чтобы из-за него у меня были неприятности.

Вечером меня вызвал администратор Стенджера, он сказал, что в резерват мне возвращаться не следует, и еще сказал, чтобы я не пыталась встретиться в Зулуленде с вождем Гача Бутелези, это бесполезно, мне все равно не разрешат войти в его крааль[68]. В тот же вечер я уехала обратно в Дурбан.

Когда я собиралась уже уезжать из столицы Наталя в Йоханнесбург, мне представился случай встретиться у друзей с человеком, который только что вышел из тюрьмы, где провел три года по обвинению «в заговоре и подготовке диверсионных актов».

С. — профессор искусствоведения, мне кажется, он состоял в Конгрессе демократов. В тот день, когда мы встретились с ним, в газетах как раз было опубликовано заявление Форстера, в котором говорилось, что ежедневно в Южной Африке арестовывается в среднем около восьмидесяти тысяч человек. С. полагает, что это еще заниженная цифра. Он говорит, что три четверти заключенных — политические.

В какие бы тюрьмы его ни посылали, в Порт-Элизабет, Преторию или Марицбург, всюду условия как для политических, так и для уголовников одинаковы.

— Больше того, — рассказывает он, — на острове Роббен, например, где Манделу и Сисулу вместе с двумя тысячами их товарищей содержат как каторжников, политическим приходится хуже, чем уголовникам, их стражники, как правило, дегенераты или садисты.

О том, чтобы предоставить политическим возможность работать, читать или учиться, и речи нет, хотя в международном положении о судебном законодательстве это предусматривается. Когда через полгода С. получил наконец книги из ВИТСа, начальник охраны разорвал их у него на глазах со словами: «Это литература из коммунистического университета, ее не положено держать!»

Заключенных содержат по двенадцать человек в камере, спят они на каменном полу, единственное на всех отхожее место служит в то же время и умывальником, и источником питьевой воды.

— Приходилось ждать с зубной щеткой в руке, пока один товарищ кончит свои дела, потом спускали воду и в ней мочили зубную щетку, затем кто-нибудь другой шел по нужде, а следующий набирал оттуда воды в ладонь, чтобы попить. Ванные комнаты тоже, конечно, были, но их открывали только в случае инспекции.

С. описывает пытки, которым подвергались африканские узники:

— Большая часть стражников гомосексуалисты, так что насилие над подростками вещь вполне обычная, не говоря уже о всяких других надругательствах, когда, например, пленников заставляли танцевать голыми на потеху их мучителям.

Когда С. рассказал о пытках электричеством и водой в ванне, я тут же вспомнила, как кто-то из друзей говорил, что после окончания войны в Алжире оасовские офицеры нашли себе приют в Южной Африке, став советниками южно-африканской полиции.

— Дня не проходит без того, чтобы заключенных не мучили и не убивали, — рассказывает С. — Однажды я видел, как совсем молоденький стражник бил по голове всех проходивших мимо него африканцев. Когда я сиро сил его, что это значит, он с удивлением ответил: «Я их считаю». Время от времени узников запирают в камеры размером в два-три метра, «чтобы они поразмыслили над жизнью». Есть специальные отсеки для тех, кто пытался бежать или был непочтителен с охраной. Некоторые проводят там год или два, им не разрешаются свидания, не положено получать писем, они не имеют права ни с кем разговаривать. Многие заключенные сходят с ума.