Африканская книга

Раду Рандзева, главный онколог Мадагаскара, оказался сравнительно молодым человеком с типичным для австронезийца широким лицом и кряжистым телосложением. Самой броской приметой в его внешности было расходящееся косоглазие, из‐за которого мне все время казалось, что его реплики адресованы не мне, а кому-то за моим плечом. Его речь была похожа на запись торопливым курсивом, вроде врачебных каракулей на рецептуре. Грамматически безупречный и фонетически чудовищный французский (видно, что человек владеет языком с раннего возраста, но с самого начала решил наплевать на произношение). Общее впечатление какой-то излишней энергичности, разнузданной решительности лихача-таксиста. Поначалу такую энергичность принимаешь за бесцеремонность или, наоборот, бесцеремонность — за энергичность. Потом привыкаешь и уже не пытаешься разобраться, что это, энергичность или грубость; принимаешь как данность. Но главное — возраст: лет тридцать пять или тридцать шесть. В Америке к этому возрасту люди, выбравшие профессию врача, как правило, заканчивают ординатуру и начинают самостоятельную практику. Очевидно, здесь все по-другому: к тридцати пяти годам один становится главным в стране специалистом по раковым заболеваниям, а другой и вовсе президентом. Ничего удивительного, думал я, причина тут в продолжительности жизни. Было ведь и в Европе время, когда сорокалетний мужчина считался почтенным старцем. Должно быть, на Мадагаскаре, где до сих пор вспыхивают ежегодные эпидемии чумы, люди живут примерно столько же, сколько жили в Европе в позапрошлом веке. Но Гугл мигом опроверг мою стройную теорию. В 2015 году средняя продолжительность жизни на Мадагаскаре составила 65,5 года — всего на несколько лет меньше, чем в Америке или России.

Итак, Раду — почти мой ровесник, на пару лет младше. Стало быть, мы — люди не только одной профессии, но и одного поколения, люди эпохи свободного плавания в киберпространстве. Культурный барьер, некогда почти непреодолимый, кажется теперь низким бортиком, через который перешагиваешь, не замечая. К тому же мы оба учились во Франции, говорим на одном языке, хоть и коверкаем его по-разному, каждый на свой лад. То, что я — уроженец Москвы и житель Нью-Йорка, а он — гордый сын народа мерина, в общем, непринципиально. Можно переходить на «tu», общаться в фейсбучном чате, обмениваться ссылками на музыкальные клипы в YouTube (при более близком знакомстве выяснилось, что Раду — фанат группы AC/DC, которую я, по правде говоря, переношу с трудом). Всемирная паутина связывает людей из самых отдаленных точек, упрощает любовь к дальнему, сокращает ее до наименьшего общего знаменателя. Можно слушать AC/DC, можно пить пиво в Аналакели, обсуждая животрепещущую тему: как китайцы захватывают мир. В эти беседы с ксенофобским душком меня втягивали и в Мали, и в Эфиопии. Знакомый дискурс. Но мне-то хотелось другого. Говорить не на беглом французском, а на ломаном малагасийском. Учить новый, трудно дающийся язык, улавливать нюансы речи, за которыми стоит целый миропорядок. Взять хотя бы те же местоимения «tu» и «vous»: почему в Западной Африке франкоговорящие собеседники начинают «тыкать» практически сразу, а здесь продолжают говорить «вы» даже после длительного знакомства? Насчет первого нетрудно догадаться: в большинстве африканских языков нет разделения на формальное и неформальное обращение. В малагасийском же языке с формами обращения дело обстоит куда сложнее, чем я мог предположить. Местоимение второго лица единственного числа («йанау») употребляется при вежливом обращении к знакомому человеку. При обращении к человеку незнакомому или малознакомому, а также при обращении младшего к старшему вместо «йанау» употребляется «раматуа» (госпожа) или «андриаматуа» (господин). Когда говорящие являются не просто знакомыми, а близкими друзьями, «йанау» заменяется нежно-фамильярным «исе». Кроме того, существует целый ряд местоимений второго лица, употребляющихся в неформальной речи и указывающих на пол адресата: для мужчин — «йала» и «ри зала», для женщин — «индри», «индриаку», «аки», «реци» и «ри завави». Интересно, какое из этих местоимений, «йанау», «йала» или «ри зала», использовал бы Раду в разговоре со мной, если бы мы говорили с ним по-малагасийски? Хотелось бы знать… Но после нескольких неуклюжих фраз на «тени малагаси» я сам перешел обратно на французский, раз и навсегда вернув беседу в привычное русло.