Африканская книга

Джозеф — низкорослый и коренастый, как пень. У него большое блинообразное лицо. Одно время Кеннет-кениец любил сообщать Джозефу, что тот похож на ганца. «У тебя типичная ганская внешность, Джо. Круглые глаза. Круглое лицо. Круглый нос. Ты насквозь ганец. Просто признай это, и дело с концом». Тогда Джозеф вставал и театрально ударял кулаком по столу, или по стене, или по собственной ладони. «Я из Заира, — выкрикивал он, — а ты мудозвон». Но в последнее время он выступает более сдержанно: «Я из Демократической Республики Конго. Возможно, на следующей неделе она будет называться иначе. Это я признаю. Может быть, завтра это будет Тридевятое Царство Лорана Кабилы. Но сегодня, насколько мне известно, я из Демократической Республики Конго».

Сняв пальто, Джозеф смачно целует меня в обе щеки.

— Вот за что я вас, эфиопов, люблю, — говорит он, — вы только и делаете, что целуетесь. У вас все время уходит на приветствия и прощания, потому что вы по десять раз целуете друг друга в щечку. Чмок, чмок, чмок.

Кеннет наливает Джозефу виски, и мы сдвигаем стаканы.

— Ну, как тебе сегодня Америка, Стефанос? — спрашивает меня Джозеф.

— Он ее ненавидит, — отвечает Кеннет.

— Это потому, что он ее не понимает. — Джозеф наклоняется ко мне, и мое поле зрения полностью занимают его заплывшие, налитые кровью глаза. Они кажутся бусинами, неудачно налепленными на его блинообразное лицо в качестве украшения.

— Я ведь уже говорил тебе, Стефанос, Америка — это несмышленое дитя. На нее нельзя сердиться, если она не дает тебе того, о чем ты ее просишь. — Он откидывается на стуле, кладет ногу на ногу, несколько секунд держит позу, чтобы затем снова наклониться ко мне и упереться локтями в колени. — Но ты должен хвалить ее всякий раз, когда у нее почти получается тебе угодить. Иначе она развернется и даст тебе по морде.

Кеннет и Джозеф хохочут, разом опорожняют стаканы и наливают по новой. Дальше — небольшая пауза, пока они пытаются отдышаться. Я пользуюсь этим и прежде, чем один из них сообщит мне еще что-нибудь об Америке («В этой стране имеет значение только одно…» или «Об американцах тебе нужно знать только три вещи…»), объявляю: «Бокасса». Это имя застает их врасплох. С минуту они пялятся на меня, беспрестанно взбалтывая виски в стаканах, что свидетельствует о напряженных мыслительных процессах. Наконец Кеннет-кениец встает и не спеша направляется к карте Африки, которая висит у меня на стене. Этой карте лет двадцать, если не больше. С того момента, как она была напечатана, многие границы и названия изменились, но все карты, так же как журналы и фотографии, с самого начала носят ностальгический характер и потому никогда не устаревают окончательно. Издали карта похожа на портрет в профиль: очертания Африканского континента напоминают опущенную женскую голову, завернутую в платок. Кеннет проводит рукой по лицу Африки, с запада на восток и с севера на юг, щекочет указательным пальцем подбородок ЮАР. Затем оборачивается и указывает на меня.

— Габон! — произносит он так, как будто обвиняет меня в преступлении.

— Что «Габон»? — спрашиваю я. — Говорят, неплохая страна. Хорошие люди. Сам я, правда, там не бывал.

— Иди ты к черту, — бормочет он, снова поворачиваясь к карте.

— Как же так, — подначивает его Джозеф, — я думал, ты у нас инженер. Где же твоя точность?

Джозеф подходит к карте, обнимает своей ручищей худые плечи Кеннета, а другой рукой обводит центральную часть континента и, найдя нужную точку, назидательно тычет в нее.

— Центрально-Африканская Республика. Когда же это было? — говорит он, задумчиво почесывая подбородок, как профессор, которым он когда-то мечтал стать и которым до сих пор время от времени прикидывается по привычке. — В шестьдесят четвертом? Нет. В шестьдесят пятом.

— В шестьдесят шестом, — говорю я.

— Почти угадал.

— «Почти» не считается.

Это наша любимая игра. Один называет диктатора, а другие пытаются вспомнить страну и дату военного переворота. В эту игру мы играем уже больше года, и наше игровое поле все время расширяется: подавленные восстания, хунты, незначительные мятежи, бесчисленные аббревиатуры повстанческих групп — СПЛА, ТПЛФ, ЛРА, УНИТА — все, кто когда-либо брал в руки оружие во имя революции. Сколько бы мы ни вспоминали, всегда есть еще, дат и имен становится все больше и больше, и нам иногда начинает казаться, что мы сами порождаем их своей игрой. «Когда закончатся перевороты, тогда и мы закончим», — сказал однажды Джозеф. Это было в самом начале, год назад, и мы гадали, сколько может продлиться наша игра.

— Как же я мог забыть, — говорит Кеннет, — ведь Бокасса — один из моих любимых…

У каждого из нас есть любимчики. Бокасса. Амин. Мобуту. Мы любим тех, кто прославился своими абсурдными заявлениями и клоунскими выходками; диктаторов, у которых было по сорок жен и по сто детей; тех, кто сидел на золотом троне в форме льва, провозглашал себя божеством и был окружен слухами об инцесте, каннибализме и черной магии.

— Он был императором, — вставляет Джозеф, — совсем как ваш Хайле Селассие, Стефанос.