Африканская книга

То, что у Мети с Маазой завязались приятельские отношения, наверное, неудивительно (обе — американские писательницы эфиопского происхождения, примерно одного возраста), хотя, вообще говоря, это — полюса. Мааза — профессор Принстона и Нью-Йоркского университета; нежная, хрупкая женщина, изъясняющаяся литературным языком. Мети же — сорвиголова, стереотип свободного художника с сигаретой в зубах, с авторучкой в правой руке и рюмкой (чуть было не написал: «авторюмкой») в левой, с непредсказуемой жизненной траекторией: что ни год, новая страна, новый язык и новая влюбленность — в Бейрут, в Рио-де-Жанейро, в какую-то глухую деревню на границе Руанды и Демократической Республики Конго… За ней не поспеть. В детстве она попала в итальянский лагерь для беженцев из Эфиопии; оттуда их с матерью и старшей сестрой вывезли в Италию. Когда ей было четырнадцать, она решила сменить Италию на Америку и купила билет в Лос-Анджелес, где жили какие-то дальние родственники. Из Лос-Анджелеса уехала в Нью-Йорк, где фактически бомжевала, живя то у одних, то у других знакомых. При этом умудрилась написать книгу и поступить в институт, а после института — в аспирантуру Гарварда. Закончив аспирантуру, она преподавала литературу в тюрьмах и колониях для несовершеннолетних, по году жила в Париже, Мадриде, Мехико, Рио-де-Жанейро, Саудовской Аравии и Восточном Конго; овладела пятью или шестью языками, включая арабский. В последнее время она живет в штате Джорджия, где учится на социального работника.

Мааза тоже странствует по свету, но — в качестве приглашенного лектора, преподавателя мастер-классов, того, что на Западе называется writer in residence. Она тоже свободно владеет итальянским и жила в Италии, но не как беженка, а как стипендиат программы Фулбрайта. Она — из привилегированной семьи, но и ее детство никак нельзя назвать безоблачным: семья Маазы тоже бежала от режима Менгисту Хайле Мариама — сначала в Кению, потом в Нигерию, а оттуда, когда Маазе исполнилось семь лет, ее отправили в интернат для детей-беженцев в штате Колорадо (родители остались в Африке). В этом приюте-интернате Мааза прожила десять лет — до тех пор, пока не поступила в Мичиганский университет. В девяностом году, когда с коммунизмом в Эфиопии было покончено, ее семья вернулась на родину. Мааза и ее младший брат, которого тоже выслали в Америку, получили возможность регулярно навещать родню в Аддис-Абебе.

Все они — и Динау, и Мааза, и Мети — принадлежат к поколению, которое Динау в своем первом романе окрестил «детьми революции» («Наша память как река, отрезанная от моря. Со временем она пересохнет на солнце. Поэтому мы пьем и пьем, и никак не можем напиться»). Все трое с детства живут в Америке, пишут по-английски и при этом, как ни странно, представляют именно эфиопскую литературу. Они — не просто ее часть, а ее выход в мир. Мааза — составитель антологии современной эфиопской прозы и учредитель писательской резиденции в Аддис-Абебе; Динау — председатель жюри престижной африканской премии «Кейна».

В 2013 году я загорелся идеей переводить прозу Данячоу Уорку и поехал в Эфиопию, чтобы получить более предметное представление о культурном контексте этой прозы. В результате получилась книга «Ужин для огня», состоявшая наполовину из травелога, наполовину из рассказов Данячоу Уорку в моем вольном переложении. Само название книги было переводом: «йесат эрат» («ужин для огня») — амхарский фразеологизм, который в зависимости от контекста может означать «жертвы войны» или попросту «то, что бесследно забывается». Иначе говоря, ни о каком «ужине» в буквальном смысле речи там не было. Но теперь можно воспользоваться этой случайной рифмовкой, кажущейся связью между названием той книги и моим нынешним замыслом. Начав разговор с ужина, то есть с эфиопской кухни, написать о тех, с кем мне посчастливилось сидеть за одним столом; о моих знакомых, эфиопских-американских писателях, чье творчество, как мне кажется, заслуживает внимания. В каком-то смысле эти заметки можно считать продолжением того «ужина».

2018–2019

Динау Менгесту

Из романа «Краса небес в зияющий просвет»

Джозеф приходит в лавку уже пьяным. Он вваливается в дверь с распростертыми объятиями. Когда наблюдаешь за ним, складывается впечатление, что даже самые широкие жесты, на которые он только способен, недостаточно широки для него. Он все время пытается перещеголять самого себя, достичь новых высот «джозефства», чтобы гарантировать, что все, кто его когда-либо знал, еще долго будут носить отпечаток Джозефа Каханги после того, как он уйдет. Сейчас он работает официантом в дорогом ресторане в центре города и, прежде чем отнести грязные стаканы на кухню, непременно допивает остатки с каждого обслуженного стола. Судя по тому, как его ведет, сегодняшняя предвечерняя толпа клиентов была гуще обычного.