Африканская книга

Прав Онтиретсе и в том, что, кроме главного туристического аттракциона, делать в Мауне совершенно нечего. Еще один спальный городок, где, как и во всех городках Ботсваны, есть супермаркет Choppie’s и супермаркет Spar, забегаловка Nando’s и забегаловка Wimpie’s. Стены последней украшает реклама в виде комиксов, причем персонажи этих комиксов почему-то европейцы, хотя заведение рассчитано на местную клиентуру. Есть главная улица, вдоль которой высажены молодые камедные деревца. Есть дорожный блокпост, полевая санэпидемстанция, где всех заставляют снять обувь и окунают ее в дезинфицирующий раствор: борются таким образом с ящуром, от которого здесь каждый год гибнет поголовье рогатого скота. Пока нашу обувь дезинфицируют, работники санэпидемстанции предлагают босоногим клиентам слоников из стеатита и прочие сувениры. Еще есть поля, засеянные подсолнечником и сорго; есть военная база и аэродром. На этом перечень достопримечательностей заканчивается. Поболтавшись между Choppie’s и Wimpie’s, мы пересмотрели свое отношение к предложению Онтиретсе. Он прав, мы — нет, и мы признаем свою ошибку. К полету над дельтой готовы.

Сверху все кажется макетом, тем подробным игрушечным миром, который иногда видишь в музее или магазине дорогих детских игрушек, и эта миниатюра завораживает, ее можно изучать часами. Все миниатюрное всегда хочется разглядывать. Даже колючая растительность Калахари и та с высоты птичьего полета выглядит совершенно иначе: теперь она кажется нежно-дымчатой, чуть ли не пушистой. И если внизу вся пустыня была одного пыльно-серого цвета, то при подъеме на минимальную высоту в этот мир неожиданно вступают краски — все оттенки желтого, зеленого, бурого, бордового, переходящие друг в друга. Узорчатые трещины земли, ее войлочный и ворсистый покров. О биоразнообразии Калахари мы узнали во время постоя у бушменов: то, что казалось нам обычным чертополохом, оказалось целой ботанической энциклопедией, а заодно и фармакопеей. И пусть мне не отличить трагус от полевички, теперь я хотя бы знаю об их существовании, как знаю и то, что в Калахари растет много шалфея и молочая. Сперва у этой флоры появились названия, а теперь, оставшись далеко внизу, она превратилась в новый необыкновенный мир, который можно разглядывать с высоты, подобно тому как разглядываешь коралловые рифы, когда плаваешь с маской. Но это только начало — дальше будет меандр реки, сама дельта, по которой бродят стада слонов, буйволов и жирафов. Сверху стада животных кажутся черными и белыми личинками, облепившими разноцветную землю, а сухие пальмы с их серебристыми кронами похожи на одуванчики. «Дуй! — он дернется крохотно, — в мире что-нибудь лязгнет, — и погаснет»[386].

5. Зимбабве

— Смотри, смотри, бегемот!

— Где?

— Да вон голова торчит, на большой камень похожа!

— Вот в этом разница между африканцами и европейцами, — разглагольствует Онтиретсе, так и не повернув головы в сторону бегемота.

— В чем «в этом»? — недоумеваю я.

— В метафорах. Тебе как писателю на заметку: когда белый человек пишет об Африке, он всегда сравнивает торчащую из воды голову бегемота с валуном. А когда пишет африканец, то наоборот: он видит камень и сравнивает его с головой бегемота.

— Интересное наблюдение. Напоминает мне эссе Биньяванги.

— Кто это такой? Твой приятель?

— Биньяванга был замечательным писателем. Из Кении. Он умер несколько месяцев назад.

Онтиретсе наклоняет голову набок и сжимает правую кисть в кулак, выражая таким образом свои соболезнования. Традиционный жест тсвана или личный жест моего приятеля? Не имеет значения.

Мы плывем по реке Чобе, текущей сюда из Анголы (в Анголе она называется Квандо, в Намибии — Линьянти), вдоль крутого берега, поросшего раскидистыми деревьями сапеле; мимо буйвалов, оседланных цаплями, и бабуинов, вычесывающих друг у дружки паразитов. Плывем туда, где из-под сплетения высоких ветвей виднеется пунцовый, туго налившийся плод закатного солнца.

— А с чем бы сравнил африканец это солнце? — вопрошает Винни.

— С брюхом белого туриста, — быстро отвечает Онтиретсе.

— Разве у белого туриста такое красное брюхо?

— Конечно. В Африке все белые люди краснеют, как помидоры.

— И я тоже? — ужасается Винни.

— Ты — нет. Если бы у тебя было такое брюхо, я бы с тобой давным-давно расстался.

— Правда?

— Нет, не правда. Но я бы заставил тебя похудеть. Ты же не хочешь стать похожим на жадного африканера, чье огромное брюхо набито едой, которой он никогда ни с кем не делился, даже с собственными детьми, которых у него вообще-то и нет, потому что, если бы он ими обзавелся, ему пришлось бы делиться с ними едой, а он для этого слишком жаден…

— Не хочу, — растерянно соглашается Винни.

Это наш последний вечер с Винни и Онтиретсе. Завтра они вернутся в Габороне, а мы с Аллой поедем дальше — в Зимбабве и Замбию, «Зим и Зам», как выражается Онтиретсе. «Только смотрите, чтобы вас там не замбировали», — каламбурит он. Кажется, в нем и впрямь пропадает талант литератора.

* * *