В городе все иначе. Нагромождение вылинявших многоэтажек, скопление людей и автомобилей — все это как будто слиплось в единую массу в сером тумане. Нескончаемый поток маршруток «комби», какофония клаксонов и криков, столпотворение тесных лавок, до сих пор обклеенных плакатами с изображениями Мугабе и призывами «Памбери!»[390]
, заваленные мусором улицы, ведущие вглубь жилых кварталов, где кончается асфальт; где колдобины и рытвины превращаются в котлованы, наполненные черной водой, и люди не торопятся по своим делам, как на главной улице, а околачиваются без видимого толку, провожают задумчиво-недоброжелательным взглядом тех, кто не отсюда. И ты понимаешь, что здесь лучше не задерживаться, и идешь дальше — туда, где начинается рынок Мбаре, город внутри города, организованный в виде концентрических кругов, словно пародия на знаменитую модель Берджесса[391]. Внешний круг рассчитан на туристов: здесь продают стеатитовых носорогов и прочие дешевые поделки. Следующий круг — китайщина, пиратские DVD, поддельные часы «Мовадо», поддельные духи Hugo Boss. Если же пройти еще дальше, пробираясь к центру лабиринта, окажешься там, куда еще не ступала нога мурунгу[392]. Это самое сердце Мбаре, а может быть, его чрево. С точки зрения постороннего, здесь все вперемешку — электроника, ювелирка, неразбериха лачуг и навесов из ржавой жести, из обгоревшей пластмассы, из ошметков того и сего. Все атрибуты этого мира выглядят как-то неуверенно, как будто очутились здесь по ошибке. Ошалевшие торговцы суют тебе свой товар, бормоча при этом цену, как бормочет под нос пациент психбольницы. Кто-то увязывается за тобой, дергает за рукав, шепчет на ухо, что все эти вещи, от электроники до ювелирки, — краденые и тебя здесь уже приняли за агента полиции, так что он советует тебе быть осторожным. И ты спотыкаешься, забываешь смотреть под ноги, и в нос тебе бьет запах садзы[393], которую варят в огромных котлах, запах несвежего мяса, плесневелых балок и черного дыма (жгут пластмассу). И чем дальше, тем теснее и жарче, тем меньше проникает солнечного света, и люди, обитающие в этой душной темноте, расхаживают голые по пояс, и их глаза кажутся неестественно яркими, как глаза ночных животных, и видят тебя насквозь.Но вот мы выныриваем с другой стороны и снова попадаем в туристическую зону, где все благополучно, несмотря на развалившуюся экономику и голод в стране. В ресторане «Мама Африка» нам предлагают на выбор «умваба ледоби» (национальное блюдо ндебеле) или «вхукунайе дови» (национальное блюдо шона). На поверку оказывается, что это практически одно и то же блюдо: жаркое из сушеного мяса в арахисовом соусе, к нему — садза и тушеная чомолия (зимбабвийский шпинат). Три испуганных ребенка играют на маримбе для белых туристов. Труппа уличных артистов в набедренных повязках, в кожаных передниках, оплетенных бусами из ракушек, в медных шейных браслетах и головных уборах из страусиных перьев развлекает клиентуру ресторана традиционными песнями-плясками. Есть среди посетителей этого сытого уголка и местные жители — по всей видимости, представители почти несуществующего среднего класса. Молодая семья празднует день рождения сына, мальчика лет шести или семи. Родители фотографируют его — растерянного и чумазого — на фоне статуи не то Мугабе, не то короля Лобенгулы, в обнимку с недоеденным именинным тортом.