Агент Соня. Любовница, мать, шпионка, боец

По мере приближения кровавого финала войны Урсулу затягивал изнуряющий водоворот шпионажа, хлопот о детях и домашних забот: в любой день она могла столкнуться с необходимостью обработки разведданных, полученных от отца, брата, “Тома”, “химика” и других агентов ее сети, сбором разведданных “Орудия”, развешивая попутно выстиранное белье, занимаясь мытьем посуды и изо всех сил стараясь поддерживать на плаву семейную лодку в Придорожном коттедже. Мелита Норвуд обеспечивала регулярный поток разведданных из Британской научно-исследовательской ассоциации цветных металлов, которая теперь участвовала в производстве плутониевого реактора для атомной бомбы. В письме, надиктованном своей личной помощнице мисс Норвуд, Дж. Л. Бейли убеждал правительство, что его команда будет соблюдать “строжайшую секретность, будут приняты все меры предосторожности, чтобы ни один посторонний человек не получил этой информации”. Летти также напечатала подробности совещаний “Тьюб эллойз”, сделав под копирку дополнительный экземпляр для Сони.

Миша был любознательным, умным подростком. Урсула спрашивала себя, как долго она сможет скрывать от него свои “ночные передачи”. Скрепя сердце она отправила его в школу-пансион в Истборн, убеждая себя, что так лучше для мальчика. Миша до сих пор тосковал по отцу. “Постепенно, с годами я понял, что он не вернется. Я ужасно скучал по нему. Мать почти о нем не упоминала”. Отправляясь в Лондон на встречи с “Сергеем”, Урсуле приходилось нанимать для младших детей няню. Мать Урсулы периодически приходила ей на помощь, но в сентябре Берта слегла с воспалением легких. “Что бы ни случилось, тебе нужно оставаться в больнице столько, сколько врачи сочтут нужным”, – писала Урсула. По ночам она выходила на связь с Москвой, работала до самого утра, гадая, не крадутся ли поблизости фургоны службы радиоперехвата. Любой клочок бумаги, использованный для шифровки и дешифровки, сжигался в камине. Чтобы немного разгрузиться, она отправила семилетнюю Нину в школу-пансион рядом с Эппинг-Форестом. Спустя несколько недель у девочки случился разрыв аппендикса, и, полуживую, ее срочно доставили в больницу. Три дня напролет Урсула просидела у ее койки, мучась чувством вины, и увезла дочь домой. “Я поклялась, что никогда больше никуда ее не отправлю”.

Лена, который мог бы разделить с ней двойное бремя воспитания и шпионажа, не было рядом: его наконец призвали на подготовку в Королевские ВВС. При любой возможности Урсула проезжала двадцать пять миль на велосипеде, чтобы навестить рядового-стажера ВВС Бертона в казарме, и заставала его в мрачном и подавленном состоянии. “Видеться друг с другом два раза в месяц никуда не годится”, – писала она. Его признали не годным ни к обучению летному делу, ни, как ни парадоксально, к радиооперациям. В просьбе о переводе в боевое подразделение ему также было отказано. МИ-5 негласно ставила крест на любом его прошении. Милисент Бэгот вместе со своей командой не собиралась выпускать Бертона из страны. “От Лена приходят довольно мрачные письма”, – рассказывала Урсула матери. Эти унылые послания читали и в МИ-5. “Я даю распоряжение держать его под наблюдением, – писал Шиллито, уточняя, что слежка не должна бросаться в глаза. – Мне не нужны действия, позволяющие Бертону сделать вывод, что его дело рассматривается в особом порядке”.

В хорошие моменты Урсула утешала себя, что Красная армия окружает Берлин, что революция победит, а коммунистическая Германия восстанет из пепла. Но в тяжелые минуты, когда младенец плакал, а ей еще предстояло справиться с непреодолимой горой донесений, она начинала сомневаться, что эта война вообще когда-нибудь кончится. Урсула была теперь матерью-одиночкой – и разведчицей-одиночкой. Как всегда, когда она была не в настроении, она замыкалась в себе, не позволяя никому даже мельком увидеть тень ее депрессии, муку ее тайной жизни. Она никому не доверялась. Ее привычка к обману распространялась и на ее собственные чувства. В самые мрачные периоды она сетовала о том, как ее странная жизнь сказывалась на детях, особенно на Мише, все детство переезжавшем с места на место, от одного языка к другому, с вереницей чужих мужчин вместо отца. “Ему нужна была другая мать, – писала она. – Он должен был провести все детство в одном доме, куда бы каждый вечер возвращался отец, а мать всегда была бы готова прийти ему на помощь”.

Как и все убежденные коммунисты, Урсула чтила годовщины. 7 ноября, в день Октябрьской революции, она оставила детей с соседкой и отправилась в Лондон на встречу с “Сергеем”, передавшим ей поздравления от директора ГРУ. Она хотела купить красную розу, но в военном Лондоне их было не найти. Урсула вернулась в Придорожный коттедж озябшая и одинокая. “Мне было не с кем отпраздновать этот день. Мысленно я обратилась к прошлому”.