Агентство БАМС

— А мы с Гликерией Константиновной никуда путь не держим. Захотелось Ликочке в путешествие отправиться, чтобы птицею под небесами. Вот… выполняю каприз моей баронессы.

Балязин усмехнулся, покрутил ус, очевидно, чрезвычайно гордый собою, и Шульц закивал, соглашаясь. Для чего супружеская чета свела с ними знакомство, оставалось загадкою. Впрочем, посудил сам с собой лейб-квор, заподозрить Балязина в причастности к преступлениям он всегда успеет.

Они вновь принялись прохаживаться по кают-компании, при этом Шульц увлеченно сочинял события своей жизни, обстоятельства встречи с «Авдотьей Никитичной», которые вызвали у барона неподдельный интерес, после чего оба вернулись к своим дамам.

Обед подошел к концу, и Балязины отправились к себе в каюту отдохнуть перед ужином, на котором обещано было представление артистов.

— Что же, Настас… Авдотья Никитична, — обратился Шульц к Оболенской, подавая ей руку. — Надеюсь, вам с госпожой Балязиной было хоть отчасти веселее чем мне с ее супругом.

Он бросил на Оболенскую мрачный взгляд, давая понять, что именно думает по поводу сего знакомства, и прибавил:

— Первый выход в свет прошел почти впустую. Но к вечеру, как я смею надеяться, нам улыбнется удача.

Время до ужина Настасья Павловна и Петр Иванович, ныне более известные как Авдотья Никитична и Иннокентий Федорович, проводили в отведенной им каюте, занятые каждый своим делом. Оболенская делала вид, что чрезвычайно увлечена книгою, кою держала в руках, а Шульц расхаживал из стороны в сторону, задумчиво хмурясь и периодически выдавая краткие «эх» и «да-с».

Толстый том в кожаном переплете, внутри которого крылся новый роман французского писателя Виктора Гюго «Отверженные», лежал на коленях Настасьи Павловны, но в момент сей иностранные слова никак не шли в ее голову, занятую размышлениями о том, откуда же знала она этого человека, что подавал им сегодня вино и держался так, словно был среди присутствующих господином, а никак не слугою. Ясные синие глаза снова всплыли перед мысленным взором Настасьи Павловны, но принадлежали они при этом не безвестному прислужнику, а графу Ковалевскому, и до того четким был этот образ, что Оболенская едва не вскрикнула от того, что поняла: под восточными одеждами действительно скрывался именно он. Его взгляд, его осанка и даже его молчание — ведь по голосу она непременно узнала бы его вскоре — все указывало на графа, и Настасья Павловна удивилась сама себе, что тотчас же не признала в обслуге Ковалевского, коий в последнее время оказывал ей чрезмерно много внимания.

Вот только для чего оказался на дирижабле польский граф и с какой целью переоделся турком? С какой стороны ни посмотри, а причин для того порядочных Оболенская не представляла. А еще эта золотистая пыльца на его руке… Настасья Павловна сглотнула, понимая, что, быть может, владеет информацией, которая способна повернуть их расследование в новую сторону, внеся в него ясности поболе, чем то было в данный момент.

Да вот беда — Настасья Павловна была вовсе не уверена, что это расследование действительно «их», как не была уверена и в том, что ей следует помогать Петру Ивановичу в поимке покусителя, отправившего к праотцам уже несколько невинных душ. Ведь подобного приказа она не получала, и все, что входило в ее задачи — это следить за самим Петром Ивановичем, об успехах коего пока докладывать было особенно нечего.

Закусив губу, Настасья Павловна размышляла, говорить или нет Шульцу о том, что ей было теперича известно. Дорогой дядюшка Анис Виссарионович был уверен, что убивец находится среди знатных персон верхней палубы, что самой Оболенской казалось верхом глупости. И еще глупее ей казалось то, что данное утверждение принималось всеми, кто был замешан в расследовании, как непогрешимая аксиома. И версий иных, насколько она могла судить, господин лейб-квор покамест даже не рассматривал. Отложив книгу, Настасья Павловна все же кинула взгляд на Шульца и завела разговор издалека, в то же время заявив прямо: