Совсем скоро имя феодосийского мариниста приобретёт громкую славу. Уехав из России учеником, он вернётся на родину одним из известнейших художников Европы. Папа римский приобретёт полотно художника и наградит его золотой медалью. Ради встречи с российским маринистом в Италию приедет английский художник Уильям Тёрнер. Знаменитая галерея Уффици во Флоренции закажет ему написать автопортрет. Выдающиеся соотечественники А. А. Иванов и Н. В. Гоголь будут ценить его творчество. С восторгом о его искусстве станут писать и зарубежные, и российские газеты. Это был небывалый взлёт молодого живописца. Бесспорно, Императорская академия художеств дала ему «крылья» мастерства. И также бесспорно, что Иван Айвазовский знал, как и куда ему «лететь».
Через Берлин и Вену Айвазовский и Штернберг направились в итальянские земли, словно следуя известному изречению: «Все дороги ведут в Рим». Италия, её архитектурные памятники, её пейзажи, богатейшие коллекции её галерей и музеев, пышная южная природа — всё это произвело на Ивана Айвазовского сильнейшее впечатление. Во-первых, потому, что это была его первая зарубежная поездка, во-вторых, к встрече с итальянским искусством он давно готовился и с нетерпением ждал её, в-третьих, чем-то неуловимым эта страна великих творцов Возрождения напоминала ему родной прибрежный город под жарким солнцем. Он неутомимо бродил по древним улочкам, заходил в старинные храмы, не менявшие свой облик веками и во многом подобные музеям, где можно было видеть монументальные образы и алтарные композиции, созданные великими художниками XVII—XVIII столетий.
По дороге в Вечный город Айвазовский и Штернберг ненадолго останавливаются в Венеции и Флоренции, этих прославленных центрах мировой культуры, городах, сравнимых с диковинными произведениями искусства, создаваемыми в течение столетий прославленными мастерами Италии. Впечатление от улиц, площадей и набережных у Ивана Айвазовского было созвучно восприятию этих дивных городов его знаменитыми современниками. Как точно и тонко писал о Венеции в 1827 году А. С. Пушкин:
Такой образ сохраняла Венеция столетиями, такой увидел её феодосийский маринист, такой она остаётся и в наши дни.
Граф Сергей Семёнович Уваров, в то время уже министр просвещения России, приехал сюда почти одновременно с Айвазовским, в 1843 году. Уваров, по-видимому, первым из наших соотечественников положил начало традиции сопровождать своё путешествие по городу Святого Марка созданием исторического эссе. В частности, он отмечал: «Половина Европы сделалась данницей города, рождённого из лона лагун... Венеция прекрасная, богатая, могущественная, самовластительная; Венеция ныне страждущая, обобранная и подвергшаяся оскорблениям времени более жестоким, нежели иго её победителей... Эти громадные жилища, эти пышные здания, полуитальянские, полумавританские, просят милостыню воспоминания»[89]. О пребывании мариниста в «городе на воде» напоминает графический набросок М. И. Скотти «Айвазовский в Венеции» (1842, ПТ), выполненный угольным карандашом, мимолётно, беглыми пластичными линиями весьма точно передающий облик художника, отдыхающего в гондоле, одетого в чалму, жилет и шальвары, подобно турецкому султану. «Я уже два месяца как в Венеции. После четырёх месяцев вояжа отдыхаю в этом тихом городе. Здесь в Венеции теперь Бенуа, Скотти, Эпингер, Эльс»[90], — писал маринист 8 октября 1842 года. Это письменное свидетельство позволяет довольно точно датировать зарисовку Скотти, поскольку она явно исполнена с натуры.
Пребывание в Венеции запомнилось маринисту не только ни с чем не сравнимым обликом призрачного города на воде, но и знаменательными встречами. Здесь Ивану Константиновичу посчастливилось беседовать с Николаем Васильевичем Гоголем, почитаемым как классик отечественной литературы уже при жизни. Айвазовский несколько раз встречался со знаменитостью, однажды сказал, что «был поражён оригинальной внешностью писателя». Вместе с Гоголем и их общими друзьями живописец побывал в Неаполе, знакомился с художественными сокровищами Флоренции. Также известно о встрече Айвазовского и Гоголя в столице Италии. Это общение оказалось благотворным для мариниста, поскольку Гоголь разделял его склонность к романтизму, к несколько преувеличенным эффектам освещения в картинах. Своё понимание романтического пейзажа Николай Васильевич выразил так: «Если бы я был художником... я бы сцепил дерево с деревом, перепутал ветви, выбросил свет, где никто не ожидает его...»[91]