Айвазовский

Необходимой уверенности в себе молодому художнику не могли не добавить высокие оценки его произведений, которые давали и высокопоставленные особы, и широкие круги зрителей, и живописцы-профессионалы. Таков, например, отзыв А. И. Иванова[152] в письме одному из покровителей мариниста А. Р. Томилову:

«Милостивый государь, Алексей Романович!

...Я был дня 4 назад с Лагорио[153] у г. Айвазовского. Он принял нас благосклонно, угостил своими произведениями досыта и впредь звал. Тогда 2 картины были уже в рамах и готовые к отправлению Государю, из числа их в большой картине “Вид Ревеля” горизонт так и ушёл в бесконечное пространство, а прозрачность-то, прозрачность какая! Жаль, что помешал какой-то капитан I ранга, а то он писал бы при нас. Что и было на другой день, когда Лагорио пришёл с Чернецовым к нему. При них он начал и кончил воздух большого объёма, а потом, через день, когда Чернецов посетил его, он спрашивает, как вам кажется воздух? “Я в восхищении, Ив. Константинович”. “Да, этот воздух один из лучших моих воздухов, я им доволен”.

На той неделе надеюсь и я увидеть эту картину, теперь уже почти конченную. В четверг 12 числа удалось и мне побывать на выставке. Право, так и хочется поговорить о работах Айвазовского. После находившихся при годичном собрании он прибавил ещё три картины: большую ночь на море, светлую картину, где показан на первом плане кусочек берега, а на нём женщина и ребёнок, балующийся на отмели в воде, потом небольшая испанская ночь. Боже мой, какая ночь! Как сам говорил Ив. Константинович, данными для ней были стихи Пушкина. Они, кажется, в таком роде:

Вот взошла луна златая,
Тише. Чу, гитары звон,
А испанка молодая
Оперлася на балкон.
Ночной зефир струит эфир,
Шумит, бежит Гвадалквивир,
Скинь мантилью, ангел милый,
И явись Как ясный день,
Сквозь чугунные перилы
Ножку дивную продень и т. д.

Если не так, то в этом роде.

Все произведения этого великого артиста почти без исключения удивляют меня своим достоинством, а испанская ночь умиляет, переносит в тот благодатный климат.

Я там, я восхищаюсь прозрачностью небесного свода, слышу голос певца и боюсь быть замеченным молодою испанкою, чтоб не прервать её заветных дум, чтобы не помешать её счастью. Если Пушкин видит за гробом, то верно уже давно послал Айвазовскому своё спасибо за испанскую ночь. Один умел рассказать, а другой могучею кистью переносит человека из Петербурга в Испанию и доставляет ему удовольствие посмотреть лично на тамошнюю ночь. Кому из них отдать первенство?..»[154]

Такое письмо, интереснейший документ эпохи, образец эпистолярия, является ценным дополнением к биографическому портрету Ивана Айвазовского. Эпистолярное наследие художника словно оживляет этот портрет тонкими, особенно характерными штрихами, позволяет нам услышать голоса эпохи. В данном документе важно подчеркнуть упоминание имени Л. Ф. Лагорио — первого ученика Ивана Константиновича, близкого ему по духу и творческим устремлениям. Лев Феликсович также родился и вырос в Феодосии, здесь же окончил гимназию. Он происходил из семьи купца, негоцианта, вице-консула Королевства обеих Сицилий, принадлежавшего к масонским кругам, Феликса Лагорио (1781—1857). Иван Айвазовский покровительствовал своему земляку, обучал его мастерству живописи и рисунка, основам построения композиций. Во многом благодаря именно его покровительству, а также содействию губернатора Таврии А. И. Казначеева Лагорио поступил в Санкт-Петербургскую академию художеств, где успешно прошёл весь курс обучения под руководством А. И. Зауервейда, М. Н. Воробьёва, а позже Б. П. Виллевальде. В определении начинающего мариниста именно в класс Александра Зауервейда, бесспорно, сказалось влияние Ивана Айвазовского. Приведённые факты ясно свидетельствуют, насколько сочувственное, внимательное отношение к начинающим художникам было свойственно прославленному маринисту. Помня о том, как непросто он начинал свой профессиональный путь, Иван Константинович в течение всей жизни стремился оказать поддержку тем, кто был её достоин. Кроме того, подготовка Лагорио к поступлению в Академию стала его педагогическим дебютом, и с этой ролью он также справился успешно.

Его необыкновенная трудоспособность, постоянное душевное горение, насыщенность общественной и творческой жизни не могут не поражать. При этом он находил время для общения с семьёй и друзьями, для знакомства со многими выдающимися современниками, среди которых нельзя не упомянуть Виссариона Григорьевича Белинского. Спустя около полувека в одном из писем своему первому биографу и автору первой книги о нём, литератору Н. Н. Кузьмину Иван Айвазовский с проникновенностью, уважением и сочувствием к Белинскому вспоминал: