Айвазовский

В Голландии я видел много чудного, в Лондоне много маньеристов, исключая Вильи, от которого я в восхищении, и ничто меня так не обрадовало в этот вояж, как этот великий художник. К счастью, когда я был в Лондоне, были выставлены картины этого художника, он недавно умер. Поверьте, что я пред некоторыми картинами его смеялся во всё горло, между серьёзными англичанами, а пред другими картинами плакал, как ребёнок. Признаюсь откровенно, никто меня так не удивляет, как этот художник. Видя его так разнообразно во всех отношениях, так совершенным в экспрессиях во всех [нрзб] обстоятельствах, а как искусство и нечего говорить. То как лучший Рембрант, то как лучший конченный Тенирс, как Рубенс, как Воверман, как Жирарде и проч. <...>

Здесь в Венеции теперь Бенуа, Скотти, Эпингер, Эльс, а от Штернберга недавно я получил письмо, он живёт у Кривцова в Фроскоти и Монигетти тоже. Из Лондона я послал три картины в Петербург, прямо в Академию, и не знаю, как они доехали и выставлены ли они и прочие картины. Мне очень хотелось, чтобы картина Толстого “Ночь” была бы выставлена. На прочие картины я мало надеюсь. Вы знаете, что делать с моими картинами, а в случае, если они останутся так, то я бы желал узнать, ибо я обещал четыре картины в Гамбург, а впрочем, как придётся.

Я остаюсь в Венеции ещё 2 месяца, и если б Вы, по получении письма моего, приказали бы написать ко мне слова два, как была выставка и проч., что бы меня весьма обрадовало бы и письмо может меня застать ещё в Венеции. Адресовать прямо на моё имя в poste restate, во всяком случае мне отошлют, если я прежде оставлю Венецию, но 2 месяца, наверное, останусь, а может быть, и более. В августе здесь была выставка и я, приехавши, написал картину и выставил. Что очень понравилось венецианцам.

Прошу Вас, Василий Иванович, извинить меня за этакое письмо, на лоскутах пишу, я сам думаю о картине огромной, для которой холстина предо мной. Прошу передать моё почтение всем Вашим. Желаю Вам быть здоровым и благополучия.

Не придёт ли к Вам А. Казначеев? Я жду от него ответа на письмо моё из Парижа. Итак, прощайте. Напишу потом всё, а теперь простите.

Преданный Вам навсегда И. Айвазовский»[138].

Итак, Айвазовский достиг зенита славы, о чём позволяют судить многие факты и свидетельствуют многочисленные высказывания его современников, в том числе императора России Николая I: «Что бы ни написал Айвазовский, будет куплено мною»[139].

Отныне 27-летний художник не был стеснён в средствах, мог материально обеспечивать мать, позволить себе путешествия по Европе, о чём мечтал с юности. Он вновь направляется в Париж, полный творческих планов, но, прибыв во французскую столицу, внезапно решает прервать своё путешествие и на два года ранее установленного Академией срока вернуться в Россию. Одна из причин этого раскрыта самим живописцем в «Автобиографии»:

«В начале 1844 года я вторично отправился в Париж, но поездка эта была невольной причиной ускорения возврата моего на родину. В одной из газет, вскоре по моём приезде, была напечатана статья, в которой какой-то непрошеный доброжелатель заметил, что меня привлекли в столицу Франции радушие, ласки и внимательность парижан и что я, по-видимому, намерен возвратиться в Париж на всё время пребывания моего в чужих краях. Это... побудило меня сократить время пребывания моего за границей на два года»[140].

Позднее о своей первой заграничной поездке Айвазовский отзывался так:

«К массе впечатлений, сохранившихся в моей памяти за четырёхлетний период пребывания моего за границею, примешивалось, конечно, отрадное сознание в том, что не бесплодно прошли для меня эти счастливейшие годы молодости. Что я, по мере сил моих и способностей, оправдал... те ожидания, которые на меня возлагали соотечественники. Рим, Неаполь, Венеция, Париж, Лондон, Амстердам удостоили меня самыми лестными поощрениями, и внутренне я не мог не гордиться моими успехами в чужих краях, предвкушая сочувственный приём и на родине»[141].

Однако жизнь Айвазовского по-прежнему, как некогда в Санкт-Петербурге, не была лишена испытаний, и одно из них едва не стоило ему жизни. В Бискайском заливе корабль, на котором плыл Айвазовский, был захвачен бурей. Чудом не затонул. В парижских газетах, не располагавших полной информацией, появились заметки о кораблекрушении и гибели Айвазовского. Газеты Петербурга опубликовали некрологи. Их опровержением стало возвращение невредимого художника в Россию осенью 1844 года.

Глава 4 КОНТРАСТЫ ТВОРЧЕСТВА И БУРИ ЖИЗНИ. 1844—1870-е ГОДЫ

В его буре есть упоение, есть та

вечная красота, которая поражает

зрителя в живой, настоящей буре.[142]

Ф. М. Достоевский