Айвазовский

Мне очень больно, что я подал повод Вам думать, что я Вас совсем забыл. Я ни разу ещё не писал к Вам с тех пор, как за границей, нечего оправдываться, виноват, по милости лени, но позвольте уверить Вас, что я никак не могу забыть доброжелательную душу Вашу, тем более драгоценное расположение Ваше ко мне, которое не могу вспомнить хладнокровно, а как художник, тем более, зная Ваше глубокое чувство к изящному искусству. Да, Алексей Романович, поверьте мне, что чем более я в свете, тем более чувствую цену людей редких, и потому совсем напротив тому, чтобы забыть подобных людей, но я счастлив тем, что природа одарила меня силой возблагодарить и оправдать себя пред такими доброжелателями, как Вы. Я помню, в первое время ещё в Петербурге, какое родное участие принимали Вы во мне, тогда, когда я ничего не значил, это-то меня и трогает. Теперь, слава Богу, я совершенно счастлив во всём, все желают со мной познакомиться, но всё это не то, что я сказал уже. Не буду продолжать мою философию, Вы, верно, поняли, что я хотел высказать. А теперь скажу весьма коротко, что я сделал и намерен. Вероятно, Вам известно, что я очень много написал с тех пор, как за границей, и как лестно всегда были приняты мои картины в Неаполе и в Риме. Много из картин моих разошлись по всем частям Европы, а из царей у Неаполитанского короля, у Папы, у Баварского (герцога), а прочие у частных лиц.

В нынешнее лето мне хотелось сделать вояж на север, и вот уже я возвращаюсь назад в Италию. Когда я был в Генуе, видел я Анну Васильевну Сарычеву, я очень рад был её видеть, и она мне рассказала про Вас, потом я проехал Швейцарию по Рейну в Голландию, где мне очень было интересно по моей части, потом в Лондон, где видел всё замечательное, и порты, а теперь уже 20 дней, как я в Париже. Здесь очень хорошо приняли меня лучшие художники Гюден и прочие, а Таннера здесь нет, и его никто здесь терпеть не может, он со всеми здесь в ссоре. Чрез пять дней я еду в Марсель и в Неаполь, заняться серьёзно опять и хочу послать сюда на выставку, так просили меня многие французы, вероятно, я не могу здесь иметь первостепенную славу, какую мне дали в Италии, но всё-таки пусть критикуют, пока молод, а хочется состязаться с французами. Александре Алексеевне madame Шварц[123] моё нижайшее почтение и прошу не забыть смешного крымчака. Роману Алексеевичу и Николаю Алексеевичу и всем прочим художникам мой поклон. Буду писать к Вам из Неаполя.

Ваш Айвазовский.

Нынешний год я послал к выставке петербургской картин шесть, признаюсь откровенно, они мне не очень нравятся, лучше большие у князя Витгенштейна и Толстого[124]. Коли эти господа выставят на выставку, то может понравиться публике»[125].

Не будучи уверен, что его письмо было получено А. Р. Томиловым и не имея вестей от своего благодетеля, через год Иван Айвазовский обращается к нему в новом послании, пишет об итогах путешествия во Францию, дополняя повествование некоторыми немаловажными деталями:

«...Я приехал сюда из Венеции в декабре с тремя картинами для выставки, хотел было ещё написать бурю, но не успел и потому только выставил тихие моменты — одна большая картина Венеции, другая — монахи при закате солнца в Венеции и третья — ночь там же. Судьи здешней Академии очень были довольны моими картинами на выставке. Не могли большого эффекта произвести по скромным сюжетам, но вообще нравятся. Они меня очень хорошо познакомили с художниками здесь, в Турине же разов шесть хвалили, а была ещё критика в прессе (в Siecle в journal des Beard arts и frange-litteraire и ещё article)[126]. Во всех этих журналах очень хорошо отзываются про картины мои. Что меня очень удивило, ибо французы не очень жалуют гостей, особенно русских художников, но как-то вышло напротив, а кроме журнальных похвал и прочего, здешние известные любители, граф Портал её и другие члены общества художественного желали иметь мои картины, но так как они уже принадлежат, то я обещался сделать. А что более доказывает мой успех в Париже, это желание купцов картинных, которые просят у меня картины и платят большие суммы, а сами назначили им цены, за которые продают здесь Гюдена картины, одним словом, очень дорожат моими. Всё это меня радует, ибо доказывает, что я им известен очень хорошей стороной[127].

Однако довольно похвастался, теперь скажу о главном, все эти успехи в свете вздор, меня они минутно радуют и только, а главное моё счастье — это успех в усовершенствовании. Что первая цель у меня»[128].