Академия Князева

Выяснить все это было не так просто. По линии матери, кроме нее самой, родственников не осталось: дед погиб в гражданскую войну, бабушка умерла лет десять назад, дядя, мамин брат, утонул совсем еще молодым. Что Заблоцкий знал о них? Дед был мелким ремесленником, потом воевал в бригаде Григория Котовского и сложил голову под Житомиром. Когда Заблоцкий был маленьким, то жалел, что не сохранилось дедовской шашки, чтоб можно было повесить на стену. Сейчас он жалел, что нет даже фотографии деда.

Бабушку он помнил хорошо. Она из полтавских гречкосеев, в молодости была очень хороша собой, чем и прельстила лихого кавалериста, а как у нее складывалась жизнь дальше, этого она внуку не рассказывала. Какой она была, какой Заблоцкий ее помнил? А никакой. Не злой, но и не слишком доброй, не жадной, но и не щедрой, в меру разговорчивой, в меру молчаливой. Вареники с вишнями она здорово готовила – вот его единственное о ней яркое воспоминание. В теперешнем представлении бабушка могла считаться образцом коммуникабельности: не видно ее было и не слышно.

Какие ее гены звучат в Заблоцком? Коммуникабельность? Ха-ха! Хотел бы он глянуть на бабушку, когда ей было двадцать шесть. В шестьдесят пять, может быть, и он, если доживет, будет тише воды, ниже травы…

А что бабушкино в его маме? Она догоняет бабушку по возрасту, и жизнь ее не баловала, однако мама своей индивидуальности не растратила. Откуда это в ней? От бабушки? От деда? От самой себя? У мамы совершенно никакого тщеславия, она равнодушна к почестям и власти – в наше-то время! Сколько видел Заблоцкий примеров того, как не мужчины – женщины! – ломают копья за мало-мальски заметный пост… Заблоцкий знал маму рациональной, сдержанной, трудно сказать, когда он последний раз видел ее в слезах, и так же трудно представить ее хохочущей или, скажем, визжащей. Для него мама всегда была воплощением гражданки Педагогики – скупой на эмоции, решительной, в меру консервативной. Впрочем, ученики ее любили, в чем он не раз имел возможность убедиться.

Что же общего у них с мамой? Наверное, маму он все-таки чувствовал и понимал лучше, нежели себя. В маме все завершилось, сложилось, жизнь состоялась, все катаклизмы позади, впереди – безоблачное существование пенсионера. Если ее и подкарауливают в будущем какие-то сюрпризы, то только с его стороны или со стороны сестрицы. Заблоцкий, конечно, приложит все усилия к тому, чтобы этих сюрпризов было как можно меньше, он и так многое скрывал от мамы, но всего ведь не скроешь. Утешало здесь только то, что мама, кажется, смирилась с тем, что сын ее неудачник, непутевый, и ничего хорошего ждать от него не приходится. Пусть так, думал он, так даже лучше.

В этой связи Заблоцкий мог бы сделать еще одно признание: втайне он завидовал старичкам. Чистеньким, беленьким старичкам, которые сидят на скамейках в скверах – гуляют. Дремлют, глядят своими бесцветными глазами, беседуют друг с другом о болезнях, иногда читают. Года три назад, катая после работы Витьку в колясочке, он изо дня в день видел на одной и той же скамейке старушку, которая читала «Юманите». Эти люди пережили три революции, две мировые войны, были современниками стольких великих мира сего, и пусть не все, но многое помнят. И у них великолепные организмы! Благополучно преодолели все возрастные перестройки, не стали алкоголиками или наркоманами, и рак их пощадил, и ранние заболевания сердечно-сосудистой системы – скрипят себе потихоньку, достигнув полного равновесия с окружающей средой. А над тобой, как дамоклов меч, висят болезни и проблемы века, и остается только спешить, чтобы успеть пожить, успеть сделать как можно больше из того, что задумано или предстоит, а в спешке так легко наломать дров!..

Так кого же из родственников Заблоцкий должен благодарить за его генетический набор? Кому он больше всего обязан своим, так сказать, психологическим обликом? С материнской линией, кажется, разобрались, урожай здесь небогатый. Оставался отец…

О папе Заблоцкий спрашивал всегда, сколько себя помнил, в последний раз уже в институте, на втором или третьем курсе. Мама никогда не утешала его сказками о длительной командировке, из которой папа то ли вернется, то ли нет, о полярном летчике или моряке дальнего, плавания, пропавшем без вести. Версия о гибели на фронте тоже отпадала, поскольку родился Заблоцкий после войны, но это он понял позже, а вначале пришлось довольствоваться утешительным: «Вырастешь – узнаешь».

И вот он вырос, и сам уже отец, но о папе по-прежнему ничего не знает. Лишь в последнем о нем разговоре мама поведала, что рассталась с ним, когда ему, Алексею, было полтора года, что он, при том при всем, весьма достойный человек и что у них одна фамилия. И с тех пор, оказываясь в незнакомом доме, Заблоцкий всегда читал список жильцов, укрепленный в подъезде под лампочкой, а в других городах листал телефонные справочники, искал П. Заблоцкого, но пока не нашел.