Академия при царском дворе. Греческие ученые и иезуитское образование в России раннего Нового времени

Это краткий, но очень яркий пример отточенных риторических навыков Лихудов. В центре внимания находится Петр как образец монарха. Впрочем, его портрет нарисован хотя и без сомнения яркими, но весьма расплывчатыми тонами. Помимо ссылки на древних византийских предков Петра, в речи содержится очень мало конкретного материала. Можно отметить, что в ней не упоминаются ни родители Петра, ни его ближайшие родственники, кроме жены. Для восхваления царя используются античные и религиозные образы, но опять же все эти восхваления носят очень общий характер. Собственно говоря, Петр изображен как способный быть чем угодно и кем угодно для кого угодно. Он может быть учителем для мудрецов и Ахиллесом для армии, защитником церкви и покровителем учителей. В этих достоинствах нет ничего нового и оригинального с точки зрения портретов царствующих особ. Однако само это отсутствие конкретных ссылок на деяния Петра как монарха и как человека интересно в ряде отношений. Во-первых, оно еще раз подтверждает обычай Лихудов в своих официальных заявлениях (особенно в панегириках и поздравительных речах) подлаживаться под существующие обстоятельства. Вероятно, у Лихудов с Петром – юным монархом, с которым они несколько раз встречались на некоторых придворных мероприятиях, – было очень мало контактов. Они несколько раз сочиняли ему панегирики по случаю его дня рождения, но плохо знали его как властителя, проводившего конкретную политику. Поэтому самым простым выходом для них было нарисовать его витиеватый портрет как справедливого и блистательного монарха – портрет, соответствовавший всем правилам риторики, но почти не имевший реального содержания.

Эта речь интересна и в другом отношении: она представляет собой пример многочисленных лихудовских заявлений о связях между русскими и греками. В 1686 году братья превозносили трех русских царствующих монархов, и Софью в частности, как защитников православия и надежду всех христиан. В конце 1690‐х годов, после Азовских кампаний (которые стали первыми шагами на долгом пути России к статусу военно-морской державы), Лихуды открыто объявили Петра освободителем греков. Судя по всему, они обращались к тому же мотиву и в 1680‐х годах. Однако Петр еще не раскрыл свои карты в смысле внешней политики и любые настойчивые предположения на этот счет могли оказаться преждевременными. По этой причине автор данной речи выбрал самый безопасный путь: ссылку на связь между Византией и русской правящей семьей как завуалированное указание на продолжение византийской императорской линии в России.

Наконец, данная речь служит еще одним примером умелого сочетания религиозных и античных образов у Лихудов. Такое сочетание, безусловно, уже давно применялось на Западе и уже прошло испытание (почти не встретив сопротивления) в России. Степень, в какой оно было понятно для аудитории, включая самого Петра, – вопрос открытый. Вполне возможно, что для некоторых ушей оно могло иметь незнакомое и диковинное, если не откровенно еретическое звучание, но на этот счет невозможно ничего сказать. Тем не менее не подлежит сомнению, что Лихуды обучали своих студентов сочинению именно таких речей, и потому они дают представление о том, чему в то время учили в России на уроках риторики. Начать с того, что лихудовская риторика, как и ее западные образцы, не подразумевала априорного отрицания всех нехристианских, небиблейских и непатристических текстов с их содержанием или недоверия к ним. Не выступала она и за простоту выражений, как считалось присущую образцовым патристическим трудам. Напротив, она стремилась к расширению числа риторических источников за счет материала из истории, мифологии и натуральной философии. Лихуды неоднократно и недвусмысленно призывали своих учеников при сочинении речей обращаться к древним мифам и античным образам. Среди их учеников, представлявших собой поперечный срез русского общества, явно преобладали те, кто был тем или иным образом связан с царским и патриаршим дворами. Соответственно, представляется вполне справедливым вывод о том, что для многих из них сочетание христианских образов с отсылками к мифам и философским идеям показалось бы естественным и ожидавшимся и едва ли вызвало бы недоумение. Из этого не следует, что все подобные отсылки были понятны для аудитории Лихудов. Важно то, что эти отсылки звучали публично, на официальных мероприятиях при московском дворе, и воспринимались, насколько мы можем судить, в качестве естественного дополнения к христианской образной системе.