Читаем Акедия полностью

Разумеется, это описание отражает особые условия отшельнического жития в пустыне. Продолжительное воздержание от пищи (пост соблюдался до 15 часов) превращает уныние в «часы голода». Отсутствие постоянных сношений с другими людьми может легко создать впечатление, будто тебя все покинули, и никого не удивит, что одиночество и монотонная работа внушают желание изменить обстановку. Действительно, что может быть понятнее тоски по семейному уюту, от которого в самом начале раз и навсегда отрёкся аскет? Достаточно заглянуть в собственное сердце, чтобы убедиться в уязвимости всех людей, которая наиболее остро проявляется в этой предельной ситуации. Две последние главы нашей книги могут оставить в полной растерянности. Итак, худшее ждёт впереди.

Уныние заражает леностью, которая ведёт к небрежению в исполнении обязанностей монашеской жизни, и прежде всего – при совершении богослужений:

Монах в унынии ленив в молитве и иногда не выговаривает молитвенных речений. Как больной не выносит тяжёлого бремени, так преданный унынию не сделает прилежно Божия дела: то телесными силами расстроен, то ослабел в силах душевных[223].

Против помысла уныния, который нас отвращает от чтения (Священного Писания) и размышлений над смыслом духовных поучений, внушая нам: «Да, но такой-то святой старец знал только два псалма и всё равно снискал Божье благоволение»[224].

Итак, другим характерным признаком уныния является минимализм, который обычно нетрудно распознать, хотя во втором фрагменте он и не бросается сразу в глаза. Кто из нас не слышал, например, таких возражений: «всё равно подобающим образом читать так много псалмов просто невозможно»? В самом деле, монаху Евлогию Евагрий пишет: «Когда дух уныния осаждает тебя, он внушает душе, что псалмопение ей не по силам и, чтобы угасить твоё рвение, пускает в ход нерадивость»[225]. Этот довод уныния показался убедительным стольким монахам, которые в конце концов уже просто не могли выносить богослужений. То же происходит и со многими мирянами, независимо от того, посещают они церковь или нет.

Рано или поздно любой человек сталкивается с ситуацией, когда всё начинает казаться «уж слишком», будь то в мелких домашних делах или профессиональной деятельности, которые до сих пор не казались трудными, будь то при исполнении совершенно иных «обязанностей». Мы чувствуем себя на последнем издыхании, как человек, который бежит за уходящим поездом и, в конце концов, сдастся. Но кому может прийти в голову, что в этот момент он просто стал добычей уныния?

Иные не без причины нам возразят, что это чувство перегруженности может иметь и объективные основания. Древние отцы прекрасно знали, что такое переутомление, и Евагрий не проявляет в этом отношении ни беспощадного максимализма, ни излишней щепетильности.

Так, совершенно замечательным образом он предостерегает от любых целей, к достижению которых принуждают себя клятвой, поскольку эти крайности чужды самому духу монашества[226] и внушаются Лукавым. В этом он усматривает подлинный смысл монашеского подвига.

За этим предостережением стоит поразительный, на первый взгляд, опыт: враг не только подстрекает нас всё свести к минимуму, но при любом удобном случае склоняет к разрушительному максимализму! Он коварно меняет поле состязания, чтобы предстать рекордсменом в самых возвышенных добродетелях.

Но демону чревоугодия подражает и противоборник истины – демон уныния, внушая терпеливому мысль о самом строгом отшельничестве, призывая стать соревнователем Иоанна Крестителя и початка отшельников – Антония, чтобы, не перенёсши долговременного и выше человеческого отшельничества, бежал подвижник со стыдом, оставив место, а он мог наконец в похвальбу себе сказать «Укрепихся на него» («Я одолел его!»)[227].

Такая проницательность вызывает лишь восхищение: в мире, где, как кажется, всё служит на пользу аскетическим подвигам, Евагрий искусно отличает истинную правду от бесовской лжи. И речь об этом заходит не случайно. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к «Слову о духовном делании», где Евагрий разоблачает бесовские внушения, которые в данный момент могут нанести наибольший вред:

Перейти на страницу:

Похожие книги

История патристической философии
История патристической философии

Первая встреча философии и христианства представлена известной речью апостола Павла в Ареопаге перед лицом Афинян. В этом есть что–то символичное» с учетом как места» так и тем, затронутых в этой речи: Бог, Промысел о мире и, главное» телесное воскресение. И именно этот последний пункт был способен не допустить любой дальнейший обмен между двумя культурами. Но то» что актуально для первоначального христианства, в равной ли мере имеет силу и для последующих веков? А этим векам и посвящено настоящее исследование. Суть проблемы остается неизменной: до какого предела можно говорить об эллинизации раннего христианства» с одной стороны, и о сохранении особенностей религии» ведущей свое происхождение от иудаизма» с другой? «Дискуссия должна сосредоточиться не на факте эллинизации, а скорее на способе и на мере, сообразно с которыми она себя проявила».Итак, что же видели христианские философы в философии языческой? Об этом говорится в контексте постоянных споров между христианами и язычниками, в ходе которых христиане как защищают собственные подходы, так и ведут полемику с языческим обществом и языческой культурой. Исследование Клаудио Морескини стремится синтезировать шесть веков христианской мысли.

Клаудио Морескини

Православие / Христианство / Религия / Эзотерика