Акедия

Но он настаивает, что эту молитву подобает произносить только тем, кто чист сердцем, кто способен предаваться познанию сущих независимо от крепости телесных сил[247]. Кто пребывает узником собственных страстей и просит Бога как можно скорее взять его душу, подобен больному, который просит плотника поскорее разрубить своё ложе[248].

В этой главе едва ли найдётся фраза, в которой перед читателем не ставился бы экзистенциальный вопрос. Уныние – всеобщий феномен и в определённом смысле присущ самому человеческому бытию. Времена, места и обстоятельства жизни меняют лишь конкретные проявления. По сути своей уныние пребывает вне времени.

5. Лекарственные средства

Столь беспощадная анатомия уныния может привести к мысли, что этот недуг неизлечим. Однако это ложное утешение, ещё одна иллюзия, порождённая тем же унынием. Евагрий, как первые монахи и древняя церковь, – непоколебимый оптимист в вопросе победы над злом. Ибо в действительности зло это не-бытие, и воскресший Христос явил всему миру его иллюзорный характер, «отняв силы у начальств и властей, властно подверг их позору»[249]. Бес не имеет никакой власти над человеком; по крайней мере, до тех пор, пока он в безумии самолично опять ему не уступит себя. Поэтому уныние, которое представляет собой как бы некий итог воздействия всех воображаемых страстей, по мнению Евагрия, вполне излечимо, и те средства, которые он предлагает, на удивление просты.

Это лекарства двух типов: общие и специальные. Поскольку уныние – это болезнь двух способностей души (гневливой и вожделеющей), необходимо добиться полного исцеления этих последних. И поскольку «уму присущи как знание, так и невежество, вожделеющая часть души склонна как к воздержанию, так и к роскоши, а гневная привычна как к любви, так и к ненависти»[250]; из этого следует, что «знание исцеляет ум, любовь – гнев, а воздержание – вожделеющую часть»[251].

И ещё: «телесные страсти пресекает воздержание, а душевные – духовная любовь»[252]. Последние куда более неистовы, они могут преследовать человека до самой смерти, тогда как первые отступают гораздо быстрее[253].

Таким образом, яростная часть души нуждается в более интенсивной терапии, вот почему апостол Павел говорит о любви, что она «всех больше»[254]. Для Евагрия познание, любовь, кротость и воздержание покрывают собой всю полноту духовной жизни[255], по крайней мере, в том виде, как он её понимает:

Чада! Веру укрепляет страх Божий, а его – воздержание. Воздержание делают непоколебимым терпение и надежда, от которых происходит бесстрастие; бесстрастие в свою очередь порождает любовь, которая становится вратами естественного познания, а последнее ведёт за собой богословие и конечное блаженство[256].

Говорить о познании, любви и воздержании – означает говорить о духовной жизни во всей её полноте, и это невозможно сделать в тесных рамках нашего исследования. Мы остановимся лишь на том, что Евагрий говорит о печали, роковой и неизменной предтече уныния, и его тесной связи с другими страстями. Этот текст показывает, что в духовной жизни следует начинать «снизу», то есть, вооружившись против вожделения, страсти, лишившей наших прародителей райского блаженства[257]. Можно легко понять, что без воздержания любовь невозможна. Духовная любовь любит другого ради него самого, не причиняя ему никакого вреда, ничем не уязвляя; вожделение же, напротив, представляет собой исключительно эгоистическую отчуждённость самости, её похоть неутолима по определению и неизбежно приводит к печали и унынию.