Ах, ты, мой милый! - сказал кузнец

— Не умею! Не умею! — в отчаянии закричал Парамон: ему очень хотелось плясать.

— Сначала одной ножкой топни, потом другой ножкой, потом покружись — крыло в одну сторону, а ручка над головой... Ну?

Уже баба Дуня для него частушку запела:

“Пойду плясать, ножкой топну я -
Прощай ты, жизнь, допотопная!”

А Парамон всё еще соображал, какой ногой лучше топать.

Старик играл, баба Дуня пела, Парамон топнул левой ногой...

И тут он увидел Луну. Она заглядывала в окошко и смеялась. И Парамон подумал, что это она над ним смеется, над тем, как неуклюже он начал плясать. Он остановился.

— Здравствуй, Парамон. Почему остановился? — спросила Луна.

— Не умею!

— Ты много еще чего не умеешь. Учись. Я люблю, кто пляшет, и поет, и радуется...

Разговор их никому не был слышен. Кузнец подумал, что Парамон остановился потому, что застеснялся.

— Ну, Парамон, давай вместе, — поднялся он. — Кто в радости живет, того кручина не возьмет! Давай с правой ноги!

Уж Парамон старался! Он и ножкой топнет, и подпрыгнет, и другой топнет, и на колесе повертится, и хвост веером распустит, и крыло развернет, и поклонится, и снова подпрыгнет!..

И старик-кузнец вместе с ним плясал, да всё с частушками:

“Тары-бары, растабары,
Белы снеги выпадали,
Серы зайцы выбегали,
Охотнички выезжали,
Красну девку испугали:
“Ты, девица, стой,
Красавица, пой!”

Баба Дуня плясала, и тоже с прибаутками:

“Я плясать-то не хотела,
Да пришлося выходить,
Гармонист — хороший парень,
Как ему не угодить!”...

Ох, и весело у них в баньке было!

Одуванчик Ванюша в ритм головой золотой качал, чуть с двери не соскакивал.

Сова Матвеевна с той же двери подмигивала и ухала.

Птицы на печной трубе хлопали крыльями, желая в пляс пойти.

Луна, что в окошко заглядывала, и Луна, на стене нарисованная, — обе смеялись.

А Шарик хвостом размахивал и бодрую песню пел: “Собака бывает кусачей только от жизни собачьей!..”

— Спасибо, Парамон, — сказала ему Луна. — И до свиданья.

— Ты уходишь? — остановился он.

— Да, меня над Сьеррой-Невадой ждут. До свиданья! — и уплыла.

Кузнец остановился, баба Дуня лицо платочком вытирала:

— Ну и новоселье у тебя, Парамошечка, отменное было! Ну что ж, хоть есть нечего, зато жить весело! Правда?

— Дед, — спросил Парамон, — а где это Сьерра-Невада?

— Далеко где-то... Дале-е-ко-о!

— А ты там был?

— Нет, Парамон, никогда не был...

— Что он чирикает? — забеспокоилась баба Дуня.

— Спать хочет. День-то какой у нас долгий был. Пошли-ка по домам. Спокойной ночи, Парамон. Смотри — на крюк закройся. А ты, Шарик, и за домом, и за банькой присматривай.

— Гав, — сказал Шарик, что означало: ”О чём разговор. Конечно!”

Парамон уснул не сразу.

Сначала он подумал, как завтра пирожком Сову Матвеевну накормит.

Потом долго соображал, кто там за печкой поет. Не сразу, но догадался — это же сверчок запечный, у кузнеца тоже такой есть.

Думал он и о том, как завтра Луну увидит, будет играть с ней и так, между делом, спросит, что такое Сьерра-Невада...

Он уже почти засыпал, но вдруг увидел через окошко Ближнюю Звезду...

Он настроил свои антенны-усики и просигналил:

— Дорогая Звезда, я очень доволен своим днем.

— А почему? — засмеялась Звезда, как колокольчики зазвенели.

— Не знаю... Просто доволен своим днем. Прости, что тебя побеспокоил.

— Нет, Парамон, это очень важное сообщение. Быть довольным своим днем совсем не такая малость, как ты подумал... Спокойной ночи, дружок!

Дневные заботы

Он проснулся потому, что услышал, как кто-то ломится в дверь его баньки. Сначала раздавался дробный топот, словно кто-то разбегался, а потом громко “бух!” в дверь, и всё сначала — топот и “бух!”...

— Кто там? — храбро крикнул Парамон.

— Это я, коза Марья! — и снова “бух!” в дверь.

— Ты что, глупая? — разозлился Парамон.

— Баба Кланя говорит, что глупая, а она хозяйка — ей виднее,— и снова “бух!” в дверь.

Парамон размышлял: ”Как же мне быть с этой глупой козой? Она точно дверь мне разобьёт, и пропадет мой одуванчик Ванюша”.

Но тут вовремя Шарик появился, залаял и, кажется, даже куснул её, и коза Марья с достоинством удалилась.

А Шарик грозно рычал ей вслед:

— Увижу тебя тут — разор-р-р-ву!

Парамон стал на пороге баньки.

Какое хорошее было утро! Легкий туман уже таял над зеркалом озерца, всё зеленело вокруг, на каждой травинке роса блестела, а в ней радуги играли.

А в кусте бузины свою утреннюю песню выводил соловей...

— Дед уже встал?

— Поднялся, — ответил Шарик, повиливая хвостом, — поднялся, и уже утреннюю песню свою поет, и нас завтракать ждет. Побежали.

Кузнец каждое утро надевал новую рубашку: он был щёголь и аккуратист. Рубашек у него было целых пять штук, и он сам стирал их в тазу, полоскал в ручье, сам гладил электрическим утюгом, поэтому мог петь каждое утро:

“Ох, какую ж мне рубашечку надеть,

Чтоб на меня было приятно поглядеть?”